Истерика. Thomas Stearns Eliot
О, как она смеялась, боже! Чтоб в смех её не кануть, хмуро
Я наблюдал за этой дурью, стремясь не рассмеяться тоже.
Созвездья белые сверкали, над пропастью раскрытой, рта –
Рябь судорог и темнота в зажатой мышцами гортани.
Заворожён картиной этой, я наблюдал её потугу:
Взрыв, пауза – и всё по кругу, как в бесконечном менуэте.
Седой официант неловко водил по скатерти руками:
- Ах, если б пожелали сами вы в сад пройти, для файв-о-клока...
Ах, если бы джентльмен и леди... в саду приятнее пить чай...
И скатерть комкал невзначай, где были пятнышки от снеди.
Грудную клетку рвет от смеха, она не в силах перестать,
И вот уж слёз полился град, а хохот – словно грома эхо.
Но тут я твёрдость проявил – сей эпизод смешон едва ли,
Пусть день пропал, хоть и в начале, спектакль прервать достанет сил!
Hysteria, by Thomas Stearns Eliot
As she laughed I was aware of becoming involved in her
laughter and being part of it, until her teeth were
only accidental stars with a talent for squad-drill. I
was drawn in by short gasps, inhaled at each momentary
recovery, lost finally in the dark caverns of her
throat, bruised by the ripple of unseen muscles. An
elderly waiter with trembling hands was hurriedly
spreading a pink and white checked cloth over the rusty
green iron table, saying: "If the lady and gentleman
wish to take their tea in the garden, if the lady and
gentleman wish to take their tea in the garden ..." I
decided that if the shaking of her breasts could be
stopped, some of the fragments of the afternoon might
be collected, and I concentrated my attention with
careful subtlety to this end.
Истерия, Thomas Stearns Eliot. Подстрочник.
Когдa она смеялась, я coзнaвал, что могу быть вовлечен в ее смех...
пока ее зубы казались случайными звездами в необученной команде.
Я был заворожен её судорожным дыханием, частыми вдохами-выдохами,
затухающими в темных пещерах ее горла, сжатые рябью невидимых мускулов.
Пожилой официант дрожащими руками суетливо разглаживал розово-белую скатерть
на ржавом зеленом железном столе, бормоча: "Не угодно ли будет леди и джентльмену
попить чаю в саду, если бы леди и джентльмена согласились попить чаю в саду..."
Я решил, что, если сотрясение ее грудей может быть остановлено, то некоторые
эпизоды этого вечера могли бы показаться не столь неприятны, и сосредоточил
всё своё заботливое внимание на том, чтобы с надлежащей тонкостью поправить дело.
Свободен. Eugene O Neill
Шумом толпы утомлён я, пресыщен вниманьем её,
В море мой гнев словно тонет, душа во весь голос поёт.
Прелестью сыт городскою, мечты неземной пилигрим,
Морей синевою грежу с тоскою...
Где ты, мой старый Гольфстрим?
В танце, безумию вторя, не глупо ль проклятий бежать?
Жизни вино, свой позор я, оплачивал как благодать.
Отдых в волнах предвкушаю - мой дух увлекает меня...
Там радуги тают, в брызгах играют,
Вдаль поцелуем маня.
Смело вперёд, прочь сомненья! Вновь палуба в пене – ура!
Хриплым рычаньем и пеньем команда встречает с утра.
Помнить о тех, кого любим? Отбросив оковы забот,
Мы всё позабудем... в море остудим
Головы - ветром свобод!
Оригинал на английском:
FREE. Eugene O'Neill
Weary am I of the tumult, sick of the staring crowd,
Pining for wild sea places where the soul may think aloud.
Fled is the glamour of cities, dead as the ghost of a dream,
While I pine anew for the tint of blue
on the breast of the old Gulf Stream.
I have had my dance with Folly, nor do I shirk the blame;
I have sipped the so-called Wine of Life and paid the price of shame;
But I know that I shall find surcease, the rest my spirit craves,
Where the rainbows play in the flying spray,
'Mid the keen salt kiss of the waves.
Then it's ho! for the plunging deck of a bark, the hoarse song of the crew,
With never a thought of those we left or what we are going to do;
Nor heed the old ship's burning, but break the shackles of care
And at last be free, on the open sea,
with the trade wind in our hair.
Подстрочник:
Я утомлен шумом, болен пристальным вниманием толпы,
Я томлюсь по дикому морю, где душа может думать вслух.
Сбежал бы от очарования городов, мертвых как призрак мечты,
В то время как снова тоскую по синеве
на груди старого Гольфстрима.
Я танцевал с Безумием, и не уклоняюсь от наказания,
Я потягивал так называемое Вино Жизни и заплатил цену позора;
Но я знаю, что я найду свой покой, мой дух жаждет его,
Там, где радуги играют в летящих брызгах,
Среди терпких соленых поцелуев волн.
Эге-гей! Вперёд! За ныряющей палубой корабля, за хриплой песней команды,
Чтобы не вспоминать о тех, кого покинули, и тех, кого собрались покинуть,
Не смотрите, что старое судно горит, сломайте оковы забот,
И будьте, наконец, свободным, в открытом море,
С попутным ветром в наших волосах.
Ноктюрн. Юджин О Нил
Вздохнула ночь над водной рябью моря,
Из пушки глухо выстрелил закат,
Симфонией теней в седых тонах
Река легла на дно, с туманом споря.
Баржа с углём, с единственою фарой -
Её зловещий глаз во тьме мерцал -
Бряцала цепью якорной, всердцах,
И в гавани пятном застыла, старым.
И в тишине ударит эхом в спину
Крик чайки, раздражающе высок,
Как будто бы во сне – сверля висок,
Когда печаль проникнет в сердцевину,
До сути бытия... И станет стоном,
Попыткой жалкой выразить себя,
Постыдной тайной совесть теребя,
Одним рефреном вечным, тем же тоном.
И снова воздух - словно тихий омут
Под тысячей раскрытых глаз небес.
Над горизонтом – серебристый всплеск:
Дорожки лунной пряди в море тонут...
Nocturne - a poem by Eugene O Neill
The sunset gun booms out in hollow roar
Night breathes upon the waters of the bay
The river lies, a symphony in grey,
Melting in shadow on the further shore.
A sullen coal barge tugs its anchor chain
A shadow sinister, with one faint light
Flickering wanly in the dim twilight,
It lies upon the harbor like a stain.
Silence. Then through the stillness rings
The fretful echo of a seagull's scream,
As if one cried who sees within a dream
Deep rooted sorrow in the heart of things.
The cry that Sorrow knows and would complain
And impotently struggle to express --
Some secret shame, some hidden bitterness --
Yet evermore must sing the same refrain.
Silence once more. The air seems in a swoon
Beneath the heavens' thousand opening eyes
While from the far horizon's edge arise
The first faint silvery tresses of the moon.
Ноктюрн. Юджин О’Нил. Подстрочник.
Пушка заката выстрелила с глухим рокотом,
Ночь дохнула на воды залива...
Река затаилась, симфонией в серых тонах
Растворившсь в тенях на дальнем берегу.
Угрюмая угольная баржа тащит свою якорную цепь,
Зловещей тенью, с единственной слабой фарой
Мерцающей бледно в тусклых сумерках,
Затаившись в гавани как пятно.
Тишина. Тогда из безмолвия раздаётся
Раздражающее эхо крика чайки,
Как будто кто-то кричит, погружен в бездну сна,
При виде печали, укоренившейся в сути вещей.
Крик, который Печаль узнаёт и которым будет жаловаться
В беспомощной попытке выражения –
Некоей постыдной тайны, затаённой горечи,
Которая обречена петь вечно ту же самую песню.
Опять тишина. Воздух как будто замер (как омут)
Под тысячью открывающихся глаз неба
Пока с дальнего края горизонта появляется
Первый слабый серебристый локон луны...