В полях снег был не такой глубокий и дети уже начали опасаться, что в
деревне тоже его почти не будет, но это было не так: здесь снега казалось
ещё больше, чем в городе, – по маленькой небыстрой местной речке Псенафе
плыли, как караваны кораблей, льдинки, большие и маленькие, зацепляясь за
коряги и ветви, опустившиеся до воды под тяжестью снега, лесополоса,
закрывающая от просёлочной белой дороги поле, где летом встречали коров
вечерами, была как сплошная стена: снег шапками лежал и на ветвях деревьев,
и на кустах среднего и нижнего яруса, таким образом, что снег, казалось,
был сплошняком и составлял природную крепостную стену, очень красивую,
украшенную завитушками веток и местами раскрашенную ярко-красными ягодами
калины. Въехали в деревню, как будто в сказку, - дома, сараи, стога сена,
хозяйственные постройки, всё утопало в белом пуху, в окнах светил тёплый
желтоватый уютный свет, иногда можно было увидеть ёлку в окне, горящую
всеми цветами радуги, а над каждой крышей поднимался столб серого дыма,
постепенно растворяясь в небе. Бабушка встречала в сенях, радуясь румяным
детским лицам с мороза и смеху. Уже часа через три-четыре надо было ехать
домой, поэтому дети не захотели сидеть в доме, а побежали во двор – прошли
по всем местам, к курятнику, свинарнику, сараю, к будке Шарика, за дом, где
летом собирали вкуснющий лесной орех, здесь крыша дома была совсем низко –
по плечи Сашке и он принялся сгребать его с навеса прямо на голову Мите, но
тот не растерялся и тут же отомстил. Снег покрылся уже довольно толстой
корочкой и, соответственно, был не такой рыхлый, а ломался пластинками,
отсюда появилась мысль, что можно вырезать на склоне крыши разные фигуры и,
когда поднимаешь такую льдину, она даже может не сломаться и сохранить
форму, что очень понравилось и Мите и Сане, и они стали вырезать круги,
месяцы, снеговиков – Саня на крыше, а Митя, так как не доставал так высоко,
- на земле. Потом перестали вырезать фигуры, а уже соревновались кто
крупнее и больше размером сможет поднять и не сломать льдину, и когда на
крыше и за домом снег был уже весь порушен и испорчен, пошли в огород.
На ветках не хватало только снегирей, как жалко, что они не водятся на
Кубани! Красные гроздья калины, посыпанные сверху снегом, весёлые споры и
крики воробьёв, вдруг петушиное «кукареку!», клубы дыма над снежными
крышами и снег, снег, зима, мороз!
Попросились пойти на любимое место ребятни и молодёжи в деревне – «на
Дубок», к речке, где летом всегда и все купались. Псенафа там делала
небольшой поворот и ширилась, с одного берега, довольно крутого, был
заброшенный давно сад, откуда носили груши и яблоки, а с другой стороны
была лужайка, а чуть выше по течению – обрывчик, с которого замечательно
нырять. И главная достопримечательность и важность этого места –
старый-старый и красивейший дуб. Прабабушка рассказывала, что ему около ста
пятидесяти лет, но все дети и старики в округе и даже некоторые взрослые
знают его тайну. Когда-то, давным-давно, когда небо было ещё выше, ветер
моложе, дождь прозрачней и земля теплей, он был совсем один на всю широкую
кубанскую степь, иначе зачем в честь него называть место? В том-то и дело,
что это было большой редкостью встретить дуб в степи. И звали его Дубок
Дубравич. Он родился под Рязанью в 1378 году, рос он жёлудем, подрастал под
свежими весенними дождями, тёплым русским солнцем, играл с
листьями-соседями и упал наконец на землю, но лежал не долго. Девочка из
близкой деревни выбрала несколько самых крепких и хороших жёлудей и понесла
домой, где у неё под навесом была почти ручная… ласточка! Она каждую весну
прилетала в своё гнёздышко и не боялась хозяев дома, потому что они не
причиняли ей вреда, а маленькая девочка даже кормила её жучками и букашками
иногда. У маленькой девочки была старшая сестра Алёнка, у которой три года,
как татары увели жениха. Ни за кого в деревне не хотела идти, всё ждала,
надеялась, а матушка убивалась по ночам – мужика в доме нет, хозяйство
вести одним трудно, а дочь упирается. Спасибо, всем миром жили, соседи
помогали всегда, вместе и пахали, и сеяли, вместе и урожай сбирали, так и
жили, всем миром дружно.
И решила маленькая Маруська весточку послать на юг, куда ласточки улетают и
где милый Алёнкин томится, чтобы поскорей возвращался, что его любят и ждут
на родной земле. Сшила маленький-премаленький мешочек, положила туда один
жёлудь и привязала к лапке ласточки. Та, конечно, пыталась снять непрошеный
груз, освободиться и не понимала, зачем маленькая ей так сделала? Но ничего
не могла поделать, а тут и время улетать пришло, собралась она со своими
птенцами подросшими, с родственниками и соседями и полетели все на юг, к
теплу и беззаботности. С грузом ей намного было трудней лететь, да и не
молода она уже была, и когда оставалось совсем немного, она отстала от
своих уже почти на юге, в каком-то шумном и многолюдном поселении, где
много разных животных и людей и все кричат, бегают… Что за ужас! Она не
решилась оставаться в городе, боялась – задавят, полетела к окраине, но и
там сложно было найти дерева – всё степь кругом, осенняя, неживая. Нашла
крышу более или менее тихую, присела, стала умываться с дороги – пыльно, и
укладываться спать, темнело. В это время в татарскую столицу пришла весть о
разгроме хана Бегича на берегу реки Вежи и пошли опять переделы, полетели
головы неугодных беков, поскакали грабить их жилища ненасытные богатуры…
Хозяин Андрея как раз попал под ханскую немилость и его дворец в центре
города уже громили, и здесь, в усадьбе, где Андрей смотрел в конюшне за
прекрасными скакунами, тоже был переполох, в ворота врывались всадники с
дикими криками, совсем как тогда, дома, громили, поджигали, рушили… Андрей
тихо, стараясь, чтобы его не заметили, пробирался куда-нибудь подальше,
залез на крышу, где его по крайней менее не увидят и притаился… Возле
головы что-то зашевелилось. Это была какая-то птица, голубь что ли? Откуда
здесь? В отблеске факелов он увидел маленькую ласточку, прижавшуюся к
крыше. (Милый читатель скажет, что таких совпадений не может быть, что это
выдумки… Что ж, пусть думает, как хочет, а древний сказ всё же лучше любого
комикса.) Ласточка почувствовала, что у этого человека тепло другое, не
такое, как у местных узкоглазых на лошадях, от него пахнет по-другому, по
весеннему. И он тоже, узнав ласточку, во всю силу своей молодой души
вспомнил дом, луга, реку, деревню, Алёнку, их первую встречу под дубом…
Вспомнил и понял, что сейчас, когда замятня, когда все бегают и не
разберёшь кто где, нужно бежать, бежать домой, откуда, может, эта ласточка,
в ту сторону! Бежать! Он взял в ладони трепетную птицу, хотел поцеловать от
счастья, но не получилось, и тут он почувствовал что-то привязанное к
лапке. В темноте долго не мог отвязать, но справился и решился – сейчас или
никогда. И как-то странно, но он не бросился сломя голову прямо в степь, на
север, навстречу глупой смерти, а, заметив несколько напуганных лошадей,
мечущихся по двору, понял, что без лошади не обойтись, иначе поймают. Он
заметил, что один татарин объезжает сарай, на крыше которого был Андрей, с
обратной, тёмной теневой стороны, со стороны степи… Он прыгнул сверху,
тихо, дёрнул вбок и назад голову смелому джигиту, как много раз видел,
делают это монголы, чтобы не проливать кровь, вырвал из сжатой руки саблю,
скинул врага на землю и помчался... Прямо в степь, на север, скорей,
скорей! Конечно, сразу заметили, хоть и было темно, всадника, скачущего от
усадьбы по степи, погнались во след… Он слышал гиканье и крики, топот за
спиной, ветер в ушах, храп своей лошади и надеялся, верил, молился… Всю
ночь скакал, весь день без остановки, к вечеру попалась какая-то неглубокая
степная речка, на середине он остановил коня, надо было как-то заставить
его скакать без всадника, но это было очень трудно – ведь хоть татарские
степняки и отличаются особой выносливостью, но не до токай же степени!
Андрей нашёл дальше от берега колючку и изо всей силы ударил под хвост
нечего не подозревавшего коня и тот взвился вихрем, убегая туда, куда и
нужно было – на север. А Андрей сломал тростинку, очистил внутри полость,
чтобы получилась продуваемая трубка и пошёл вдоль берега возле камышей вниз
по течению. Уже слышался топот погони и он, набрав в последний раз воздух,
нырнул в камыши, схватился одной рукой за корни, чтобы его не поднимало на
поверхность, а другой держал трубочку, второй конец которой был над водой и
можно было таким образом дышать. В этом приёме не было ничего нового, им
пользовались издавна наши предки и ребята в деревнях часто так играли.
Татар было трое, двое поскакали по следам, а второй остался искать в
камышах, он прошёл саблей по камышам выше и ниже по течению по обоим
берегам, но ничего не нашёл и не заметил и поскакал в след первым двум.
Андрей до ночи боялся вынырнуть, замёрз до сердца и воды нахлебался
вдоволь. Солонковатая эта степняцкая вода, не как у нас, свежая… Когда
южные звёзды замерцали и уставшая за долгий жаркий и душный день степь
немного ожила, он вышел из воды и пошёл вдоль берега вдоль спокойно
текущего потока. Он больше не слышал шума погони и никого не встречал много
дней, пробираясь ночами на север, а днём прячась и отсыпаясь голодным сном.
Ел какие-то редкие подсохшие ягоды, выкапывал корешки, травы, постоянно
хотел пить, потому что солёная вода не освежала горло, весь истощал и всё
трудней было идти босиком по колючим, высохшим травам. Начались редкие
перелески, прохладные и свежие, всё же ближе, чем сухая мёртвая степь. Идти
стало легче, хотя по ночам всё холодней. Так он шёл очередную ночь, уже
неизвестно какую по счёту, уже рассветало, нужно было искать неприметное
место, где передневать и он услышал журчание бегущей воды, какое-то особое,
не степное, а скорей луговое, родное, домашнее, он нашёл в траве маленькое
русло ручейка, припал жадно губами к этой первой русской воде, живой,
родной, своей… Еле напился… Ручеёк был совсем невелик – зачинался в двух
шагах от места, где Андрей его испил и притекал вскоре в небольшую речушку,
куда Андрей, как ребёнок, плюхнулся и начал брызгать себе на лицо, на
спину, смывать степь, пыль, чужую речь, чужие взгляды, смеялся свободе и
родине, не так палящему солнцу, а тихо и радостно светящему в лица русичей,
которых видит от этого южного родничка до северных границ Великого
Новгорода. Андрей вспомнил про ласточку и достал мешочек из своей калиты,
развязал и увидел жёлудь – не знал, что послан из родной деревни, не знал,
что послан ему, но почувствовал, что, попади этот вестник в другие родные
руки на чужбине, и того русича спас бы от безверия и роптания, помог бы
жить и надеяться. И спасибо тебе, родная земля, что ты есть у нас, что ты
такая и навсегда… Он решил здесь, возле первой родной воды, возле первых
родных отцветших цветов, посадить этот жёлудь, недалеко от истока родника,
чтобы каждый русский, возвращающийся на родину, мог, как и Андрей, напиться
вдоволь милой воды и отдохнуть под тенью первой преграды степняков на Руси
– деревом, дубом.
Ещё не скоро увидел Андрей первую деревню, но небо уже было своим, воздух
родным, земля была коренная, древняя, рощи и дубравы ни за что не дали бы в
обиду сына. Он шёл всю зиму, всю весну, и только в мае, когда в самом
разгаре были дожди и грозы, пришёл в рязанскую деревню… Незадолго до этого
прилетели ласточки, и та, Маруськина, вернулась, девочка обрадовалась, что
на лапке не было послания, значит, оно кому-то досталось, и стала ждать,
никому не рассказывая о своём детском счастье.
Была ночь, гром грозился свалить небо на землю, молнии сверкали, как мечи в
сече, потом начался ливень, облегчающий и радующий крестьянскую душу. В
окно постучали… Свадьбу справляли всей деревней, а уж ласточек с тех пор
ещё больше на Руси не только любят, но и уважают и почитают. И на
Куликовскую битву Андрейка пошёл, не глядя на князя рязанского, бился
сильно, не жалея сил, и вернулся с победой. Побитый, хромой, но живой и
герой. Ведь каждый, кто стоит на защите своей земли, погибает и выживает за
неё – всегда и навсегда герой.
Говорят, сам стар-казак богатырь Илья Муромец, когда дозором южные границы
объезжал, этот дуб приметил и из родника воды испил.
Сколько же радости он приносил в детские игры и мечты!
Такая история Дубка Дубравича. Сашка с Митей пришли к нему, поздоровались,
поговорили – если даже зимой приложить ладошку к его коре, то почувствуешь
тепло, об него можно как об печку греться и никогда потом не замёрзнешь,
если будешь помнить его тепло в мороз. Ни речка, ни родничок не покрылись
льдом – потому что не было таких холодов и потому что в них не стоячая, а
буркающая и кувыркающаяся вода, живая.