Я ПЫТАЛСЯ ЗАБЫТЬ... (ИЛЬЯ СКРИПНИКОВ)
Я пытался забыть вмиг тебя,
Но мешали мельканием звёзды.
В речке тихим журчаньем вода
Воскрешала забытые грёзы.
Мысль о смерти брала разум мой,
Но боялся на небо забраться,
Не увидев твой образ родной.
Не позволил мне он так сдаваться.
Я пытался замкнуться, забыть
Всё что мельком прошло между нами.
Как нельзя кровь с убийцы отмыть,
Так не просто убить в себе память.
Мне надежда казалась смешной,
Нереальным казалось мне счастье.
В одиночестве шар голубой
Так велик, так печален, напрасен.
Не найти мне на нём уголок,
Где вдвоём, без шумящей планеты,
В ожиданье взаимности смог,
Я сказать лишь три слова заветных.
СЕДОЕ ГОРЕ ЗЛА... (ДАНИИЛ СЕРЕБРЯНЫЙ)
У нас у всех внутри
Седая пена зла...
На глубине –
На дне души
Она всегда жила
В ребенке, что монетку зажимает
В кулачок,
В поэте дома скорби...
И
Последний дурачок,
И я
Опять один,
Душа моя пуста...
Последний паладин
Распятого Христа...
Безумие покинуло
Бродячего монаха...
Под топором поёт
Обтянутая
Плаха
Багряным бархатом...
Один,
Опять мое дыханье
Волнует тени сна,
Колышет мирозданье...
Так было испокон веков,
И будет – навсегда,
Пока последний человек
Не скажет
Богу –
«Да»!..
ВЫШИВАТЬ (ИРА ЦИЛИК)
Вышивать.
Жевать вишни.
Выживать.
Выуживать лишнее.
Животинку завести.
Занести пыль всех дорог коридору в вены.
Соскрести с себя свитерок.
Мыло.
Пена.
Стена.
Стенания тряпки с кафелем.
Крошки вафель.
Лапки.
Здесь чьи-то лапки!
Все мне перелопатили…
Ждать.
Зуд вышагивать.
Гнать шаг.
Вышивать.
Вынашивать
глаз горячие точки.
Ночь выпрашивать.
Скороспелые строчки
сарафанов.
Исцарапанные поры
откровенностью.
Светофоры.
Безнадежность сорочки
скрыть
наверности.
Дышит
тело, духами загаженное,
с генной вышивкой
между лопаток –
родинкой – вишенкой.
Неглаженно
как-то все во мне.
Грубо.
Раздражено плечо.
В нем – зубы.
Секс.
Несдержанность.
Строгий учет.
И осторожность.
И злой рефлекс.
Сложность.
Снова снята ткань.
Тело плакало.
И болело загаром.
Выгорели глаза
до рвани.
Маками
измокала
ваза старая.
И не вышиты,
и не сшиты
лишние
пальцы.
Колени.
Углы болели.
Вишни.
Имя боли.
Мысли
зачаты
в лени…
Еле-еле…
Выжить?...
Что ли…
РИМСКИЕ ТРАВЫ. (АЛЕКСЕЙ АРТЁМОВ)
Туи медленно качались,
Увлекаемые ветром.
Всё, что главным нам казалось,
Обесценилось с рассветом.
Крымский сад избит надеждой
О великом и прекрасном.
Всё, что мы любили прежде
Стало вирусом заразным.
Но пожухли и заснули
Травы Греции и Рима.
То, что люди проклянули,
Свято и неоспоримо.
ВОСПЛАМЕНЯЯ ТЫСЯЧИ СЕРДЕЦ... (ДАНИИЛ СЕРЕБРЯНЫЙ)
Воспламеняя тысячи сердец,
По руслу времени плывет
Израненный певец.
Он молится
За Жизнь,
Но жизни новизна – для всех
Лишь призраки языческих богов,
И идолов
Труха
И кривизна...
Ведь даже красный,
Заходящий яркий круг
Не может вспыхнуть
В плесени души
Внезапно –
Вдруг...
Всего лишь
Изнутри
Им виден
Отблеск
Солнца
На зеркале
Песками времени
Покрытого
Оконца...
Идущий мимо
Не коснётся
Света
Струн,
Лишь хлопнет ставнями –
И скрипнут
Петли
Молчаливых
Древних
Рун...
ПРОПАВШИЙ САМУМ (АЛЕКСЕЙ АРТЁМОВ)
Самум
Созревает во мне.
С каждым часом
Сильнее тоска об ушедших.
Сжигаю редуты любви.
Сегодня идущие
Сзади меня пожалеют.
Сегодня… А завтра? Забудут и
Станут язвить.
Скажите, зачем вам нужны мои
Синие раны? Уйду навсегда я от
Смерти постыдной рабов…
Стихает рассвет. Навсегда.
Сумасбродно и
Странно
Самум отступает под натиском
Сказанных
Слов…
ТРЕУГОЛЬНИКИ (ИРА ЦИЛИК)
Мне снятся сны, в которых треугольники.
Я в трех углах, ни более, ни менее.
И туго держат локти подоконники,
Чтоб не сползти в ненужные прозрения.
В моих углах все просто без зазубринки.
Здесь безраздельно правит математика.
И все мои вчерашние изюминки
Лениво жрут статистика и статика.
В одном углу живи себе да радуйся,
Но в остальном учти тупую знаковость.
Ведь если угол девяносто градусов,
То в двух других – сплошная одинаковость…
Всех аксиом целую губы узкие –
Ищу на ощупь малость сумасшедшинки.
Но безнадежно на углы науськаны
Все мои сны, по струночке пришедшие.
Кричу навзрыд, как Родион Раскольников
О теплых ручках Сони Мармеладовой,
Что в этом мире вечных треугольников
Мне пару линий поплавнее надо бы!!..
В глухой стерильно-истеричной плоскости
Не сдав экзамен богу хладнокровному,
Я просыпаюсь на краю у пропасти,
Молясь всему, как минимум, неровному…
ТРАМВАЙ... (ИЛЬЯ СКРИПНИКОВ)
Наша жизнь, как поездка в трамвае…
Рук сплетение в серости дней
Беспощадно любовь убивает,
После – искренне молит о ней.
Не понять никому пассажиров,
Увлеченных бесцельной игрой.
Их места – это те же квартиры,
Где соседей не знают порой.
А порой до безумия любят
И молчат, и все смотрят в окно.
Не едины здесь линии судеб,
Как в красивом романе-кино.
Я маршрутов таких не любитель,
Крикну всем, пусть сдержаться не смог:
«Кто кондуктор здесь, кто здесь водитель?!»
И прошепчут мне на ухо: «Бог…»
Все остынут…
Поездка в трамвае
Круговой совершает обряд.
Жаль, что в ней никогда не бывает
Двух счастливых билетов подряд…
ПОХОРОНЫ КОЗЛА (НАТ ВЕСЕНИН)
Три деревни, два села
Хоронить несут козла.
Бабы плачутся в платки,
В слёзах дочки и сынки.
И крылатый херувим
С облака следит за ним,
Слышит от людей вопрос:
«Может, наш козел – Христос?»
Да! козлище был не прост,
Задирал не зря свой хвост:
Он на эти два села
Был глава и вел дела.
О козлище мудром слух
Шёл на сотни вёрст вокруг.
Губернатор из Москвы
Говорил с козлом на вы
И боялся бороды
Больше хвори и беды.
От козла еще был толк –
Обходил места те волк,
А капусты и вина
Было круглый год сполна.
Он бы правил до сих пор,
Не случись в народе мор.
Почему, лишь знает Бог,
Но козлище тоже сдох.
И теперь несут козла
Три деревни, два села.
ПЕРВЫЙ НОЛЬ (ПЕТР ВЕСНЕВЕЦКИЙ)
BONBONS
bonbons
bonbons
bonbons
bonbons
bonbons
bonbons
bonbons
(15.04.2004)
МАТЕМАТИКАМ
1
ЧИСЛА
Число 7.
Или
2 по 3
= 6.
А – 1?
Ведь 2-х Богов не бывает?
Правда?
(7.09.2003)
2
ЦИФРЫ
цифра 1
цифра 2
цифра 3
цифра 4
цифра 5
цифра 6
цифра 7
1 + 2 + 3 + 4 + 5 + 6 + 7 = 28
28 дней
7 дней в неделе
4 недели в месяце
месяц – февраль
(23.11.2003)
A LA FRANCAISE
A – acacia
E – elagage
I – insanite
O – olivace
U – unifolie
Y – ysopet
(15.04.2004)
* * *
Хорошо то, что
во сне
вас не –
чем тревожить:
вы спи –
те сном глубоким.
Вы спиты.
Вы спи –
чки ночью потеряли.
Вы спите боком.
Вы храпите.
(15.09.2003)
БОНУС ПО КРИГЕРУ
1.
Глаза
ребёнка напротив.
Зелёные под
светлой чёлкой.
Пожалуй, тебе
я доверился бы.
Играем в шашки.
(5.04.2004)
2.
Eyes
of the child are opposite me.
Grass greenery
is under the fair fringe.
Perhaps,
I would trust in you.
We are playing checkers.
(12.05.2004)
* * *
он пишет цвет маренго
мне снится
цвет индиго
нам
глубоко по х...й
индиго маренго
(12.05.2004)
МЕТАМОРФОЗ (IKINARO HIMATAHORI)
Рику плелся по вечерним улицам *****. На дворе стояла поздняя весна: был май, а сакура только начала цвести. Ее нежно-розовые цветы покрыли собой все некогда серые и невзрачные деревья.
Скажу вам немного о самом Рику.
Рику Асагава, а именно таково его полное имя, – чистокровный японец. Ему восемнадцать лет – совсем молодой еще. У него глубокие, но слегка мутноватые зеленые глаза и приподнятые брови. Лицо Рику – идеальный овал с крохотной ямкой на щетинистом подбородке. Волосы его перекрашены в ярко-рыжий цвет и очень коротко пострижены.
Рику недавно закончил школу и собирался поступать в Центральный Токийский Университет на литературный факультет. Он считал своим хобби создание рассказов. У него было много произведений, но большинство из них он не считал удачными. Нравились они ему только по своему замыслу и основной идее. Он говорил: «Я уважаю Толкиена за то, что он смог создать свой скучный мир. Но он создал его, что многим не под силу. Я глубоко ценю Харуки Мураками за умение выражать «человечное» через «нечеловечное». Прекрасен Басе за его краткость и предельную точность. Удивителен и русский Достоевский с его мастерским словом и способами выражения мыслей. Велик Лондон за свою увлекательность. А я – всего лишь их тень, клетка, и больше ничего! Я смог создать только полумир, в котором и живу. Я лишь умею выражать человечное человечным, а нечеловечное нечеловечным. Я всегда краток, но не предельно точен. Я – неувлекательность и серость».
Несмотря на занятость своим хобби, Рику удавалось довольно неплохо учиться. Впрочем, не это в жизни главное, вовсе не это.
Рику никогда не шел так медленно. Он замечал каждый камешек, каждую веточку у себя под ногами. Рику чувствовал себя Гулливером. Он смотрел на асфальт как на совершенно новый для него мир. Совершенно новый и ни на что непохожий.
«Подумаешь, камешки! – думал он в то время и с силой наступал на разбросанные по асфальту мелкие камешки. – На них можно наступать, не ощущая их боли и страдания. Впрочем, причиняя другим людям боль и страдания, мы не замечаем этого. Порой».
Его всегда посещали такие странные мысли. Он и сам не мог понять «почему?». Но, они посещали его, и все.
Юноша шел по дороге, не смотря по сторонам. Он срывал цветы сакуры, нюхал их, откидывал в сторону и наступал ногой.
Было около 22.00, когда Рику завернул за угол и увидел свою бывшую одноклассницу Аюми.
-Привет, Рику! – сказала белокурая стройная девушка и схватила парня за плечо.
-Здорово, Аюми! – непроизвольно выпалил Рику и посмотрел на девушку стеклянным взглядом.
-Рику, – обратилась она к юноше. – ты чего такой странный? Ты сам на себя не похож!
Юноша кивнул.
-Что ты киваешь? – улыбнувшись, спросила она.
-Теперь я вовсе не такой, каким был всегда...
Аюми засмеялась:
-Что ты такое говоришь? – продолжала смеяться она. – Ты сегодня, наверное, упал с кровати!!!
Рику засмеялся:
-Теперь я буду всегда падать с кровати.
Аюми перестала смеяться и серьезным взглядом посмотрела на юношу:
-Рику, ты что?
Юноша продолжал не сводить каменного взгляда с девушки.
-Понимаешь, со школой закончилась «масочная» пора. А в реальной жизни наступает реальная. Я решил попробовать пожить реальностью и проверить, к чему она приводит... Может, я открою что-то новое...
Но Аюми уже не стояла рядом с юношей. Она словно испарилась: исчезла и все. Рику начинал понимать всю истинность своего положения.
«Перейдя на новую жизненную ступень, я обязан потерять все мои ранние воспоминания и вещи: будь-то друзья, родные, животные, книги... и все...все, что было у меня до сих пор!!!».
Юноша пошел дальше. Внезапно из-за угла выскочила пара молодых людей и сильно толкнули Рику. Парень упал. Незнакомцы принялись бить его ногами. Кровь хлынула из его носа. Рику даже не думал сопротивляться: он просто лежал как охладевший труп и глупо улыбался.
Забрав деньги, воры скрылись, плюнув Рику в лицо.
-Жаль, – негромко проговорил юноша и встал с холодной земли.
«Думаю, многие хотели бы сделать тоже самое, если вообще не истребить меня с этого «Гулливерского мира»».
Отряхнувшись и вытерев кровь, Рику пошел вперед. На улицах стало совсем безлюдно: лишь Рику и сакура, скрытая густой темнотой.
«Интересно, – подумал Рику. – Есть ли аналог Солнцу? Думаю, да. Такой же яркий и красивый, только без темных пятен... Только вот «Ангелы», поджигая свои крылья о наше Светило, дают размах развития «Демонов», которые недавно затушили их и отрастили новые перья...» .
Ничего вокруг Рику, казалось, не изменялось. Дома словно оставались прежними. Такие же серые, странные и невзрачные...
Завернув еще за один угол, Рику столкнулся со своим одноклассником, который даже не протянул ему руку для приветствия. Убрав свою ладонь в карман короткого черного плаща, юноша пошел вперед.
Его путь должен был завершиться на уступе Асагава. Потом он собирался пойти обратно домой. . Там бы Рику, впрочем, как обычно, лег на свой матрац и принялся рассматривать потолок. Он считал, что многое можно узреть, глядя на эту «незримую вещь».
«Потолок – отображение моей жизни. Такой же пустой и однообразный. Смешно, – посмеялся он сам над собой. – какие глупые и смешные мысли... Странно, но «мой потолок живет» только за счет того, что я могу создавать себе миры...».
Юноша встал на уступ, о подножия которого рассекались чернильные волны, и посмотрел в даль. Там он не увидел ничего, кроме всепоглощающей душной темноты, окутывающей собой и все деревья, и море, и уступ, и Рику, и всю жизнь вокруг.
Было невыносимо душно, как будто кто-то рядом пожирал весь кислород рядом с Рику. Хотелось пить.
Рику посмотрел вниз, на море. Оно волновалось, суетилось, как будто хотело предупредить Рику о чем-то. О чем-то...
«Море, – проговорил юноша. – Ты такое большое и беспокойное, страшное и непонятное. Ты умеешь скрывать людские страхи, тревоги, невзгоды, ненастья и ... маски, сочетающие в себе все это. Вот почему ты так наполнено печалью... Интересно, а что будет, если я попробую слиться с тобой во единое целое?... Помочь тебе в очищении людей... Произвести некоторый метаморфоз из твердого состояния в жидкое. Стоит проститься со своим «белым потолком».
Юноша разбежался и прыгнул с уступа вниз. Он сразу почувствовал, как воздух принялся раздирать его лицо в клочья.
Еще мгновение, и Рику стукнулся головой об острый камень. Раздался треск, и череп треснул.
Утром полиция убрала с острых камней затвердевшее тело Рику, но вода в этом месте никак не хотела снова становиться темно-синего цвета, а навсегда осталась бордовой...
ВОДОПАД (ДМИТРИЙ РУЖ)
Вода расплывчато падала с причудливого нагромождения скал. В лучах солнца, между заливающейся черно-голубыми пятнами пустотой и основательно поросшей, караванно величественной землей (да, землей) играли жара, влага и зелень. Друг против друга, не обращая, кажется, внимания на разбивающуюся о волосатые шкуры воду, вертелись две человекообразные обезьяны.
Африканец угрюмо смотрел на свое отражение в грубом, чудом родившемся под этим заманчивым водопадом, зеркале, и снова переглядывался с Африканцем. Чудесная каменюга нравилась ему своим блеском и увесистостью. Второй Африканец также с интересом наблюдал за пируэтами солнечных зайчиков, оживлявших на мгновение танцующие брызги, но и с опаской, крайне радостной и беззвучной. Африканец с зеркалом остановился.
Друг против друга в причудливом жарко искрящемся пространстве танцевали две удивительные обезьяны. Под громом воды, шелестом и глухими возгласами их тел могло родиться за мелочью нечто такое... когда Африканец занес над головой переливающийся головокружительными деталями атмосферы предмет... вдруг ему показалось, что он видит...
Солнце, почти уже поднявшееся к вершине неба, и лучи; пронизывающие, пропитывающие незадумчивые деревья, скалы, клубы воды, не опавшие еще по недоразумению; и когда осень – желтые всплески листьев, песка, не накатывающих уже облаков; зимы – мутный коктейль подмороженной голубой-голубой бесконечности; лета, летом, с лета... И снова, но еще выше – пустынная-пустынная неродина, разрывающие по обыкновению дыханием землю вулканы, в стоне счастья прорезающие ее звуком мириады птиц; холмы, коряво нарезанные на плато домики; струйки рыцарей, точки, на такой высоте лишь точки, объединенные сосуществованием; под желтым солнцем, усталостью и нежеланием что-либо предпринять пустотою – руины, не составивших наконец никакого небесного тела точек; новые разрушители; строители, старатели, изучатели; и потом – многокрылая чернота городов, с сотнями тысяч неудивительных, озаряющих, однако, остро и слепо, идеально выдуманных зеркал...
Африканец не продолжает движение. Он садится. Штуковина больше не интересует его. Вода громко падает и зовет.
Приходит стадо и разбивает на нелепое количество частей двух Африканцев. Еще мгновение один из них смотрит назад, бессознательно ищет растаявшую в кипятке соплеменников штуковину. Идет пить.
А все же жалко – потерять что-то блестящее и увесистое!..
Чуждый полдень заканчивается.