- 9 мая – настоящий праздник! Вот без всяких дураков! – горячился Ваткин, хотя никто с ним особенно и не спорил. Все смотрели телевизор. По Красной площади шли защитники Родины, красиво шли, хоть и неестественно выворачивали шеи в сторону трибун с генералами.
- А чего тебя мама не отдала в Суворовское училище? - спросил Костя. – Может, стал бы боевым офицером. Самый короткий путь геройски погибнуть… Слушай, Ваткин, а к вам в школу ветераны приходили? Ну, про войну рассказывать?
- А то! Я с одним до сих пор отношения поддерживаю. Свиридыч такой. Недалеко здесь живет. Правда, что-то мне подсказывает, что половина его рассказов – выдумки. А другую половину он уже забыл.
- Выпивает?
- Разумеется. Это ж поколение такое. Фронтовые сто грамм, то, се…
- Так пойдем, навестим ветерана. И это будет предметный поступок.
- То есть?
- То есть, не абстрактное возложение чего-либо к какому-то изножью. А конкретное – навестили героя войны. Гуманизм высшего порядка.
По дороге рассуждали, что лучше взять в подарок воину-освободителю. С одной стороны, что может быть лучше водки? С другой – человек немолодой, вдруг сердце заболит. «Или, еще хуже – тромб оторвется, – сказал Костя, – Ты представляешь эти заголовки в МК, Ваткин? «В День Победы подонки оторвали ветерану тромб». Кошмар! Нет, вина и только вина. Сухого. Напиток легкий. Вполне безобидный». На том и порешили.
Постучали. Дверь мгновенно распахнулась. Свиридыч оказался небольшим сухоньким старичком. Поверх майки был надет коричневый кремпленовый пиджак. На пиджаке чешуей топорщились разношерстные медали и значки. Низ старика был засунут в тренировочные штаны и войлочные тапки.
- Выпить принесли? – прищурившись, спросил Свиридыч.
- Да. Вот. Вино, – засуетился Ваткин, – сухое. Чтобы, это, сердце не болело… Это, Иван Свиридыч, мой друг Костя Фламинг.
- Немец?
- Почему немец? Русский.
- Значит, еврей, - подвел черту Свиридыч. - Так я и знал. А чего вино, Ваткин? Тем более – сухое? Ты меня знаешь, я эти глупости не очень… Вино! Вином только подмываться. Ну, пошли на кухню, что встали в дверях…
Уже на кухне, разливая вино в чайные чашки , Свиридыч продолжал:
- Уж я-то в выпивке понимаю. Лучше всего на свете – коньяк. Вы пили коньяк? Хрен вы чего пили, а не коньяк! Я пил все коньяки мира. На втором месте – японский… Вот ты, Костя, пил японский коньяк? Скажи честно? По глазам вижу – не пил. А я еще в русско-японскую компанию его пил ведрами…
- Ну, уж, ведрами…
- Мы тогда всё ведрами пили. Но самый лучший коньяк, я вам скажу, не японский! Нет. На первом месте… А вы вот знаете сколько у него звезд? Двадцать две! Я вам говорю! Что у тебя лицо такое, Ваткин? Указом Президиума Верховного Совета СССР, лично по приказу товарища Микояна, этому коньяку присуждены двадцать две звезды! Это лучший коньяк на планете! Когда его попробовали французы на одной коньячной выставке, то руководитель их делегации немедленно застрелился. Из французского шестизарядного револьвера одиннадцатого калибра системы «Девим». От зависти и стыда. Он был потомственный дворянин и аристократ. А у них так принято: чуть что – пуля в лоб. Так вот, самый лучший коньяк, слушай Ваткин, и ты, Костя, все-таки - семипалатинский. Семипалатинский! Запомните эту марку! Его трудно купить. Весь на экспорт идет.
Ваткин налил по второй.
- А что, Иван Свиридович, фронтовые раны не болят?
- Ой, болят, Ваткин... Особенно на ноге. И в сердце. Я же с 44-года живу с пулей в сердце! Врач, который вытащил из меня девять пуль, сказал, что десятую трогать опасно. «Вот подожди, Иван, - сказал мне этот врач, - хороший был доктор, тоже это… Фламинг такой, наука продвинется до операций на открытом сердце, тогда и извлекут из тебя эту злосчастную пулю…». Не слышал, Ваткин, не продвинулась еще?.. Ну, как продвинется, скажи…
Костя поерзал, и сказал:
- А вы, уважаемый Свиридыч, на каких фронтах воевали?
- Ваткин, ты кого привел?.. Костя! Да половина моей биографии прошла под грифом «Секретно». Не могу рассказывать. Я бумаги подписывал. В Особом отделе. Понял?.. Придет время – узнаешь. Часть войдет в исторические анналы. Я же профессиональный герой! Часть будет отражена в моих мемуарах. Наливай, Ваткин, чего сидишь?.. Я уже начал писать. Сейчас пишу про своего отца – Свирида Николаевича. Мой отец служил в Первой Конной. У Семена Михайловича Буденного.
Тут Свиридыч как-то погрустнел, и вдруг запел тоненьким голосом:
Солдаты нашей Первой Конной
Отлично держатся в седле.
А впереди Семен Буденный
На старой, верной кобылЕ…
Потом собрался, и продолжил:
- Это вообще история ужасно героическая. Вот представьте, идет гражданская война. И где-то в степи под курганом – разъезд. И стоит эшелон. И высунулся из вагона мой отец, вдаль смотрит в полевой бинокль, с тридцатикратным увеличением, цейсовского стекла: не видно ли красноармейца, везущего секретный пакет с донесением в штаб дивизии? Это такое было важное донесение, просто ужас! Оно решало исход всех боев в мире. А отец мой был уже комбриг… Да, так вот паровоз уже пары разводит, сейчас тронется, а красноармейца все не видно… Как вдруг – скачет! Скачет, родимый!! И в правой его высоко поднятой руке – пакет! Обрадовался было мой отец, комбриг Первой Конной Свирид Николаевич Лубенец… Это, наша фамилия, слышишь, Фламинг, такая – Лубенец… Да рано обрадовался... Налетели вдруг, откуда ни возьмись белоказаки! И как давай рубать шашками налево-направо! Кровавая баня!.. А красноармеец скачет, одного обошел, второго. И вот уже почти поравнялся с вагоном отца, как вдруг подлетает к нему атаман и – ну! – огромной шашкой срубает красноармейцу голову с плеч!.. Голову - с плеч! Подчистую!..А мой отец молниеносно выхватывает пакет из мертвой уже руки, и в этот миг поезд трогается…
На этом месте Свиридыч сделал актерскую паузу, в которую тотчас же сунулся Костя Фламинг:
- А голова посмотрела вслед поезду, и сказала: «Успел…»…
Свиридыч строго взглянул на Ваткина и сказал:
- Знаете, что? Шли бы вы по домам. А то я к однополчанам как раз собирался. И ты, Ваткин, больше ко мне с кем попало не приходи. И с вином тоже – не приходи. Я его на дух не переношу.
- В следующий раз, - сказал Костя, - мы вам, Свиридыч, коньяк принесем. Семипалатинский. Постараемся достать…
Когда они шли по проспекту Космонавтов, Ваткин сказал:
- Он однажды мне рассказывал, что он – сын полка…
- Ну, какого полка? Отец – комбриг Первой Конной… Буденный, блин, на кобылЕ… Сын полка! А я – голубь мира. Академик Лихачев.
В первой же попавшейся палатке Костя спросил про Семипалатинский коньяк. Понятно, что продавщица ни о чем подобном даже не слышала.