(Как уже было сказано, - написано по мотивам стихов, выставленных на странице Еже Писах Писах, и отзывов на оные. Совершенно несамостоятельное произведение. Даже название данной главы придумал не автор.)
Необходимое пояснение: между главой 1 и данной главой происходит множество ещё неописанных событий, поэтому номер под вопросом...
Глава ? 17 Мгновений чилийской весны в Бобруйско-лирическом центре страны.
Чилиец Слава (уменьшительное от Сальвадор) ехал из Штатов в Беларусь через Россию. Он ехал в гости к своему другу – белорусу Ване, чтобы исполнить свой интернациональный долг и побороть богатеев. В Штатах Слава не мог более оставаться, поскольку за исполнение "Интернационального долга" его начали разыскивать, чтобы прожечь на листрической табуретке. Ехал он в том же поезде, что и Северинка, только в соседнем купе, аккурат через стенку с евреем. Когда еврея прожгло, то прожгло и стенку, и Славу. А Северинка Славу не увидела, поскольку купе - другое, и вынесла на себе только еврея. Там её встретил Гена и наградил медалью "За спасение еврея при пожаре". А Ваня метался у вагона, и искал Славу. Один из пассажиров сказал другому: "Скажи Ване про такое дело и покажи умершего Славу". Тот всё сделал, как просили, слетел из вагона вниз на землю со Славой-Сальвадором в руках, и показал Славу Ване. Ваня расстроился шибко, и зарыдал. Еврей очнулся, ощупал прожог и тоже заплакал. Гена всхлипывал на плече у Северинки, а она, смахивая слёзы, рассматривала новенькую медаль, и отталкивала Генину руку, которая всё время заблуждалась. А еврей, между прочим, вёз с собой скрипку. Они с Фридманом хотели сделать дуэт, чтобы аккомпанировать Северинке, но еврея прожгло, а Саша Фридман наплакал полную виолончель, чем испортил ценный инструмент. И было всем печально. И вскоре все ушли с вокзала, и оставили одного лишь Славу лежать на перроне…
Вся честная компания долго бродила, подобно теням, по улицам города, стоявшего на коленях. Очень долго. Пока не проголодалась. Оказалось, что местных денег ни у кого нет, равно как и запасов еды, если не считать, конечно, слёз в виолончели. Тогда было принято важное решение. Сашу Фридмана посадили на углу первой встретившейся площади вместе с виолончелью, выдали чёрные очки, и строго наказали просить как можно жалостливее. Он немедленно затянул: «Же не манж па сис жур… Подайте бывшему депутату Государственной Думы…» Всего через несколько минут появились Ильф и Петров, случайно проходившие мимо. Они остановились, одновременно хлопнули друг друга по лбу, выхватили блокнотики, что-то туда записали, и заторопились к своим пишущим машинкам.
Остальная часть компании прочно обосновалась на другом углу, аккурат по диагонали. Прожжённый еврей достал скрипку, повертел колки, взял пару-тройку пробных нот, и все хором запели «Мама, мама, что я буду делать, Когда настанут зимни холода?». Проходивший мимо великий русский кинорежиссёр грузинского происхождения Георгий Данелия остановился, внимательно прослушал всю песню, а потом также хлопнул себя по лбу, вытащил записную книжку, и что-то записал. После этого он расцеловал всех, особенно Северинку, и распорядился срочно доставить несколько ящиков грузинского вина, шашлыки, сациви, лобио, киндзу и чохахбили. Всё перечисленное прибыло с невиданной скоростью, и Гена немедленно наградил Георгия Данелия медалью «За спасение еврея от голодной смерти и от жажды». Вся компания принялась выпивать и закусывать, распевая при этом весёлые песни. Через какое-то время на запахи и оптимистичные звуки начали подтягиваться жители города. Поначалу они жались скромно в сторонке, но потом, после приглашений – Георгия Данелия, адресованного всем, и Гены – исключительно девушкам, осмелели немного, и влились в общее пиршество. Веселье стало набирать обороты. Кто-то принёс домашнее сало, кто-то – огурчики, кто-то и вовсе – картофельный самогон, встреченный с радостью. Шум стоял на весь город, поднявшийся, между делом, с колен. По этому случаю прибыл местный ОМОН. Бойцы ОМОНа косились на своего командира, и лениво приговаривали: «Разойдись, разойдись, что ли». Командир пребывал в недоумении, посматривал то на шашлык, то на великого режиссёра, и не отдавал никаких команд. Ситуацию разрешило прибытие самого Батьки. Он вышел из вертолёта, огляделся, и поднял Фридмана, который, поняв, что его просьбы уже никого не тронут, торопился через площадь к пирующим, но не вовремя споткнулся.
- Осторожно, мальчик, - прогудел Батька, - и кем ты хочешь стать?
- Он хочет стать хоккеистом, - вывернулся сбоку Гена, не дав Саше даже рта открыть.
Батька сильно обрадовался, приказал выдать Саше коньки, и записать его в хоккейную команду, после чего принялся усердно обучать Фридмана основам лёгкого скольжения, совмещённого с хитрыми ударами по воротам. К сожалению, асфальт на площади неожиданно оказался совсем не скользким, вследствие чего ученик постоянно падал, с ненавистью глядя на Гену, учившего в это время танцевать ламбаду очередную девушку, не забывая заблуждаться руками по всему её телу. ОМОН, получивший приказ отставить разгон, с удовольствием вкушал шашлыки, и пил вино, наблюдая за тем, как их командир, под чутким руководством Светы Ширанковой, учится танцевать фокстрот.
Веселье, приутихнувшее с появлением Батьки, вновь набирало обороты. Появлялись всё новые и новые гости. Так, Саша Ланге и Дима Ревский, пошатываясь, и придерживая друг друга за плечи, дабы не упасть, исполнили, придя, суровую мужскую песню «Мы сидим с тобой вдвоём, водку пьём, жизнь вбивая каблуками в полынь… Мы, возможно, гармониста убьём – а что он, сволочь, нам на нервы нарыл?..» После этого многие стали сочувственно коситься на прожжёного еврея, но тот лишь улыбался, показывал попеременно то на себя, то на скрипку, и повторял: «Я – скрипач. Им скрипач не нужен». Услышав эти слова, Георгий Данелия вновь хлопнул себя по лбу, записал что-то в свою записную книжку, и распорядился доставить ещё грузинского вина. Тут случилась неполадка – выяснилось, что грузинского вина уже нет во всей Беларуси вовсе, и Данелия согласился заменить его вином молдавским. Тоже вкусным. Гуляющим уже было всё равно, тем более что прибывали новые гости, привозившие, кто жареную корюшку, кто – копчёного омуля, кто – филейную часть утки, зажаренную особым способом, возле стога, в котором прабабушка потеряла свою честь. Некоторые точили коготки, кто-то – чалился за будущее, но каждый нашёл занятие в своё удовольствие, если не брать в расчёт Сашу Фридмана, по-прежнему осваивавшего технику катания на коньках на совершенно нескользком асфальте. Ланге попытался спеть романс дуэтом с Солвитой, но она не дала обнять себя за плечи, а просто так Саша стоять уже не мог, почему и упал, и был бережно отнесён в кусты – проспаться. Георг, одетый полностью в чёрное, читал лекцию по использованию психотропных средств юной красавице в бикини цвета хаки, время от времени стремившейся сорвать лифчик, но останавливаемой строгим жестом мэтра. Некто – просто пил, матерясь под нос, и не заморачиваясь ни на что. Апофеозом стал «Танец маленьких лебедей», исполненный всеми омоновцами. В толпе даже кто-то прошептал: «Балет – в брониках? Прэлестно!», но никто не обратил на это внимание.
Чуть позже произошли почти одновременно два события – полный мужчина в очках, только что прибывший из Иркутска, соорудил себе импровизированную трибуну из пустых ящиков, и стал читать стих, обличающий тиранов, и… (внимание, читатель!) на площадь въехал ЧОРНЫЙ автомобиль.
Из автомобиля вышел Владимир Владимирович, который цепким взглядом потомственного разведчика оценил ситуацию, пригласил полного мужчину в очках в Общественную Палату, наградил Экологиню Орденом Дружбы Народов, и лишь потом прочувствованно пожал руку Батьке. Тот сразу же пожаловался на то, что запасы грузинского и молдавского вина в республике исчерпаны, а зарубежные поставщики отказываются поставлять, называя, оскорбительно, Батьку - «последним диктатором Европы». Владимир Владимирович выслушал эту речь, обнял Батьку за плечи, и произнёс: «Буду краток. В отсутствие традиционных рынков сбыта товаропроизводители начнут искать новые, уже не ориентируясь на политическую конъюнктуру. Держись, Саня», после чего отбыл, оставив Батьку в крайнем недоумении.
До введения запрета на ввоз в Россию грузинских и молдавских вин оставалось менее суток.
На пустынной железнодорожной платформе появился худощавый юноша с коробкой профитролей в руке. Он подошел к лежащему умершему Славе, участливо посмотрел на него, и, нагнувшись, очень вежливо осведомился, не знает ли он, Слава, где ближайшая остановка трамвая, который идёт в Колпино. Слава, слушавший всё последнее время звуки веселья, жадно вдыхавший запахи шашлыка, и пришедший к выводу, что мёртвым быть – очень скучно, потянулся, поднялся, отряхнулся, и побрёл в сторону площади, бросив на прощание загадочную фразу: «Контра спера акро».
Вечерело. Лёгкий ветерок колыхнул ветви берёзы, что росла возле путей. Юноша рассеянно открыл коробку и принялся есть профитроли.