Ее звали А.
Ее звали Я.
Так, как были далеки друг от друга они, были, может быть, далеки только "плюс единица" и "минус единица".
А любила Я со всей страстью распахнутости, открыто и откровенно. Неразбиваемая замкнутость Я притягивала ее, как притягивает ребенка стеклянный шарик со сказкой снегопада в нем.
И так же, как ребенок внутрь шарика, А исступленно тянулась внутрь Я. Это было ее самым страстным желанием - не разбить, но проникнуть! не открыть, но оказаться внутри! не насмотреться, а наполнить и наполниться!
Однако дальность расстояния между ними не допускала иной близости, кроме любования. Любование недоступным допускало только одну форму выражения чувств - фантазию.
А фантазировала рядом с шариком Я на грани медитации.
Я между тем жила, исполненная значимости своей замкнутости.
Они представляли собой несмыкающиеся окончания какой-то странной цепочки. Цепочка эта не была предназначена для образования замкнутого контура любой формы - никакими силами нельзя было этого добиться. Они могли составлять одно слово, но не могли даже посредством такого кажущегося единства быть одним целым.
Ради бога: яга, ягода, яма, ямба, ярка, ярмарка, яхта, яшма, ячейка - вот и все, пожалуй, если не считать устаревшие... - именно в этих немногих словах, где Я была первой, они еще как-то могли находиться вместе, что-то здесь их роднило. Обратный порядок был практически сплошь искусственен: агония, аллюзия, аллитерация - абсолютно чужой строй! Их не выручали даже анаграммы - не находилось таких анаграмм, где они могли бы перетечь друг в друга.
Сочетание А-Я несло в себе противопоставление.
Сочетание Я-А несло в себе в лучшем случае вопрос.
И только когда Я становилось невыносимо одиноко в своем закрытом мире, и когда от лютой боли она начинала кричать о себе, забывая приличия, откидывая все накопившиеся в подсознании условности, кричать во весь голос, некрасиво и отчаянно: ЙААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!....... - тогда А и Я сливались в этой боли в одно целое...