Ах, Владимир-свет-Ильич-душа-Ульянов!
Вы простите, может буду я резка,
Но у Вас в башке так много тараканов,
Что топорщатся седины на висках.
Каждый день до полоумья накричишься:
Айхинужно-айхиважно… Твою мать!
А потом тебе на жопу клей горчичник.
Лучше б трахнул, чем с броневика орать!
Надоело уже мыкаться по смольным!
Я ж подруга боевая – не жена!
Подожди, не так азартно, поспокойней…
… Ну, теперь я знаю как тебе нужна.
Мой родной, картавый дедушка насилий!
Сахар – детям, а икру возьмём с собой.
Ты, наверно, мог случиться лишь в России,
Вот такой анахронизм передовой.
Почему не пишет больше Бонч-Бруевич?
Пожелтел передовицы красный лист.
Он хитрец, скажу тебе, и рубит в теме:
Ведь последний жид, пархатый сионист…
… Ах, мой милый-дорогой цареубийца!
Всё б тебе колоть под юбкой бородой.
Это ж надо было так поизноситься:
Лысый, дряхлый сифилитик, чёрт худой.
Это точно та Каплан, эсерка сучья!
Помнишь? Ты тогда штаны ещё стирал...
Вот с тех пор тебя на это дело глючит,
А ведь раньше удивлялась, как стоял!
Ты стареешь. Да и я не молодею…
Было время – гарцевала в неглиже.
Но ведь искренне страдала за идею,
А идейно – с милым рай и в шалаше!