... Но я застыл у тихого ручья,
Дивясь и доверяя лишь отчасти
Услужливым химерам подсознанья
И памяти обрывочным виденьям,
Напрасно силясь воссоздать вполне
Картину цельную того, что то ли было,
То ли привиделось усталой голове...
Во мне то множились изменчивые пятна,
То рассыпались ветошью жемчужной,
И было странно и почти ненужно
Слагать их в образы... И всё же, по канве,
Накатанной годами созерцаний,
Извечных мыслей неумолчный такт
Твердил назойливо: "нет, что-то тут не так!"...
Пусть я родился заново, во плоти,
Себя самое высновидив в явь...
Но как же мир вокруг? ведь он не должен,
Казалось бы, меняться от того,
Что кто-то в нём обрёл немного жизни,
Сменив опилки и песок на кровь...
Однако же, он явно стал иным,
И вовсе не предательская память,
Не зрения обман тому виной...
Да вот, хотя бы, этот же ручей:
Течёт игриво, словно тёк века...
Но я уверен: не было ручья!
А вот сейчас - течёт, как не бывало...
Но и ручей - не боле, чем начало:
Сменились очертания ландшафтов,
Ориентиры снялись с якорей,
Как будто и они познали жизнь:
Оплыла сопка Юга, а вершина
На Севере укрылась ледником...
Дорога на Востоке обрела
Совсем уж незнакомые извивы
И дерево сухое появилось,
Ты понимаешь? Дерево! На нём
Сейчас платок повязанный алеет.
Платок, повязанный на дерево рукой
Кого-то, кто умеет это делать
И смысл сделанному придаёт.
А значит, существует некто третий,
Как минимум, помимо нас двоих...
На Западе... на Западе возник
Безумный город из гиганских башен.
Изломами углов обезображен,
Он громоздится - вычурный урод ,-
Соблазны множа, словно настоящий,
А не больного вымысла фантом...
В нём различимо мельтешенье толп,
Гримасы чувств, паясничанье масок...
А в небе - невозможных аппаратов,
Каких-то циклопических стрекоз
Паренье неживое. Как исчадье
Кошмарных снов погибелью грозит
И сколь вульгарен - столь же и гадлив.
Нет, никаким химерам подсознанья
Такое не под силу породить,
А значит - он живёт на самом деле,
Хоть разум напрочь не желает верить
В то, что подобное способно жить.
Однако же, живёт...
Так я бродил по закоулкам смыслов,
Пока твои тревожные шаги
Не оборвали нить нестройных мыслей,
В немыслимую явь не возвратив.
- Пойдём скорей, ты должен это видеть!
Я в Дом вошла , а там...там всё не так...
Как будто за ночь протекли века
И всё состарилось необратимо...
Мне страшно...
... Клочья паутины...
Двери исчезнувшей чернеющий провал
Впустил нас в то, что мы считали Домом...
По плитам покосившегося пола,
Опасливо, мы двинулись туда,
Где, знали мы, расположилась зала...
Где люстра семисвечная играла
Лучами бликов в глубине зеркал,
Где гобелены рдели златотканно
И очага ласкающее пламя...
... И очага зияющий оскал
Воззрился злобно, словно не узнал...
Нас обступила мерзость запустенья.
Колонны, стены, арки и ступени, -
Всё осквернили трещины и пятна...
Былых предметов гордая тщета
Глумилась грудами истлевшего тряпья
И ноздри оскорблял тлетворный запах
Непоправимо мёртвого жилья...
Мы шли растерянно по комнатам и залам,
Бросая взоры потрясённые туда,
Где столь недавно протекали наши дни.
Оранжерея... зимние сады...
Беседка... кабинет... библиотека...
Томов бесценных жалкая труха...
Зеркал ослепших чёрная фольга...
Ковров всеразъядающая плесень...
Чтобы свершить такое - не века! -
Потребно не одно тысячелетье!
Я стиснул голову в прозрении кромешном:
- Вот, значит,какова цена
Приобретенья жизни! Вот разгадка:
Живая плоть дарует смерть всему,
Что дорого и свято! Посему:
Чем ты живей - тем быстротечней время,
И чем бесстрастней - тем оно мертвей...
Вот какова награда за терзанья!
Вот плата за столетия мольбы!
- Любовь, - ты прошептала с содроганьем...
- Любовь, ты говоришь?! - гляди:
Вот! Вот и вот - твоя любовь!
Всё - прах и тлен! Конец всего живого!
Мне не нужна любовь такой ценою!
И жизнь не нужна мне, коль она
Не боле, чем личина смерти! Не нужна!
Мой крик заполнил обветшалые пределы
И пылью заметался по углам.
Чуть погодя он отозвался эхом
Обрушившейся лестницы... Одна
Лишь вспышка вдохновенной страсти
Немедля к чьей-то смерти привела!
Я чувствовал: вот-вот сойду с ума,
Лишась на веки шаткого рассудка,
Но будучи не в силах совладать
С самим собою,я вскричал безумно:
- О, горе мне, рождённому живым!
Будь прокляты страдания и боль,
Коли они такое породили!
Будь проклята любовь, коль возносила
Терзания и муки в эталон!
Уж лучше быть опилками и пылью,
Но множить жизнь, жизнью окружён,
Чем сеять смерть, разряженным во плоть!
- Любимый, погоди!... куда... постой!
Я отмахнулся от тебя не глядя,
Как от настырной мухи, от заразы,
И в бешенстве пустился наугад
Куда-то в сумрак, в средоточье анфилад...
Я брёл наощупь, тычась, оступаясь...
Я падал и вставал и падал вновь...
По лестницам я скатывался, в кровь
Ладони и колени обдирая...
Я нюхал её, липкую, лизал...
Она была солёная, густая...
Я причащался кровью, посвящая
Себя самое в сатанинский сан
Живого существа. И с каждой каплей
Я проникался новым естеством.
Так вот оно, что значит: жить живьём!
Как горько-сладко! Как истомно-пряно!
Как несравнимо едко! И при том -
Нет ни запретов больше, ни терзаний:
Мне всё дозволено, поскольку все умрём!
Ты смертен, значит ты - всесилен!
"Всесилен вседозволенностью сирых!" -
Я воскричал, но ноги подкосились
И я пустился кубарем под стук
Костей по ступеням осклизлым,
Помазан кровью, как священной слизью,
Я провалился в неприметный люк
И стих.
1.V.- 14.VI.06.