Я произношу слово, выпестовав его как дитя,
в принципе лишь колебанья и волны, шире – сущность.
Хоть Флоренский и Хайдеггер мне претят,
но родилось что-то новое, с места в гущу
событий. Слово имеет способности превзойти
произнесшего их, может просто, а может и в
жарком споре, давнишней беседе, с кем-то в пути,
или тут же погибнуть в зеркальности перспектив.
Слово не просто называет некую данность,
но дарит предмету само бытие и готово
служить мостом между прошлым, или что от него осталось,
и наступающим прошлым. Я произношу слово
аккуратно лаская губами, будто прервав поцелуй,
или кораблик бумажный спуская в реку,
а с виду – старуха, поминающая очередных Аллилуй,
или больной, отрыгнувший зажаренную котлету,
отрыгиваю слово... Казалось, что столько смысла в нём,
но при проецировании на плоскость
трёхмерный объект утрачивает объём,
и моим стихам, увы, не присуща бродскость.