Сказано, говорено… пусть
Открывались райски зеленые врата из ада.
Моя и только моя грусть,
Песня эта о себе, от тебя ничего не надо.
Гордо возвышалось небо,
Пепельным крахмалом накрывая.
Горсточка иссохла хлеба,
Лестною хвальбой взывая.
Ласково, не ласково… открыта.
За тобой козырный туз.
Свежая земля теперь изрыта –
Перьевой балласт и груз.
Сколько можно ваши изрыгать
Ядовитой ртути слезы?
Вспоминать, беречь и забывать
Бесполезные надежды возы?
Первостепенно, изначально… там.
Слушал песнь – хвальбы иронию.
И лукаво кланялся вратам,
Крыльями шурша вороньими.
Легковерно проскользнув в стекло
И порочно надрывая зеркала,
Время незаметно истекло
Песнь заоблочная гортанно позвала.
Проснуться и шагать вперед,
Где видны руины и колонны храма.
Сладок мой прогорклый, темный мед
Из щербатого граненого стакана.
Видеть, слушать, петь и вечность пережить
Громко научили высшие букашек.
Да о мертвых канарейках не тужить –
Потеряться средь заоблачных кудряшек.
И слепить родного яркой клеветой,
Лицеприятною лукавою любовью.
Лишь слово малое последние за мной,
Оно написано засохшей кровью
О, брат… О, друг… мой низменный обманщик,
Я все равно, взяв плащ, пойду с тобой…
Останется старинный серый ларчик,
Расписанный сияньем, радугой-дугой.
Куда ведет дорога без начала и конца –
Рассудок помутился или просто сказка?
Не углядеть в узорах следы, сокрытые резца,
Последний смех и стали непреклонной ласка.
Когда-то один, а после вдвоем
Через вечность нити вдруг никого не стало
О, брат… О, друг… Клеветник, мы уйдем
Под крики и горделиво вставшие забрала
То гимны, то ноты-вздохи… тишина.
Шаг в шаг, дыхание и руки воедино.
Был он – лишь серый дождь… спокойствие – она
Засохший тополь и сгоревшая калина.
Я помню диск луны – как без твоего сиянья?
А там кровавый сумрак и бездонность глаз.
Ты уходил без гнева, и без осмеянья.
Я превратилась из золы, но… не в алмаз –
В простую серую труху, хотела дотянуться.
Так жалко обмануться в жизни и видеть сны,
Спать здесь, живя, а после просто не проснуться
И уходить без благородства нудного… вины.
Как соль бесследно раствориться в море,
Хвальба, ирония и слово –
Неведомое птицам белым горе
И вспоминать тех снова… снова.
Здесь холодно, хотя есть и огонь,
Здесь с крыльями легко упасть.
Мне не избегнуть смерча и погонь,
Есть ласка… смерть, но то не власть.
Власть есть твоя и только надо мной,
Когда скрывают тучи мертвое светило.
Задумывалась о словах порой,
Но без сомнения пером все выводила.
Я помню ласковый твой взор,
Хотя ты глаз и не имеешь…
И помню первый свой позор,
Как ты посмел, так я посмею!
Ступать изрубленной лесной тропой,
Без ног, без рук, без головы,
Блудливой руководствуясь судьбой…
Смотрите, войте, низменные псы!
Вы не узнали - мы хотели,
И балюстрада – то не высота.
Вниз дождь, а листья вверх летели,
В несуществующих глазах краса.
Я руку протяну в заветное туда,
А телом вдруг забудусь здесь.
Поэтому порой не слышу и слова –
Моя тебе простая песнь.
Простой быть чрезвычайно сложно,
В этом всякий скудоумный слог.
А верной быть тебе возможно,
Ведь и слепой перешагнул порог.
Но тот пойдет вслед за собою,
Гнушаясь света и картины.
Я как и раньше за тобой,
Во глубину и сумрак тины.
Столетние догматы гранью твердой исчерпали
Во рвах столетние твои следы.
Сначала всадники, потом и кони исчезали,
Никто не слышал запаха беды.
И я не слышу – запах дивен!
Цветут благословенные кусты.
Мой младший брат, он, так наивен!
Но я уйду, а, друг мой, ты?..
Взойдет исчезнувшее солнце,
Блестят осколки на полу.
Через зеркальное оконце
К тебе я лишь во сне приду.