Случится же такое – без причин,
хоть как-то проницаемых рассудком,
средь осени твоей, когда горчит
она червивым яблоком, и чуток
слух к тишине, живущей во дворах
заброшенных усадеб, в рощах дальних,
в чуланах, в лебеде на пустырях,
к той тишине, что всё исповедальней,
к её дыханью: выдох – всполох – вдох,
всем шепотам её и оговоркам, -
тебя застанет дудочка врасплох,
бог весть, откуда взявшись, и от корки
она до корки нотную тетрадь
былого пролистает за мгновенье,
и петь начнет: безбожно, звонко врать,
и выдавать вранье за откровенье,
и, замерев, почувствуешь – вот-вот,
ещё до ранних сумерек вечерних,
перевернется мир, перечеркнет
всё то, чем прежде жил вотще и вчерне…
Не оставляя в осени улик
(всё так же свет устало будет литься,
и таять на стекле оконном блик),
с тобою вскоре что-то приключится,
чего теперь никак не миновать,
чего не избежать от роду было…
Пой небылицы, дудка, заливай,
насколько легкомысленного пыла
достанет, и вот-вот настанет миг,
чтоб обратиться в ветреную веру…
вот-вот… а на стекле всё тает блик,
и свет всё льется – зыбкий и неверный…