*
Креп морозец над Москвой-рекой,
иней скаты крыш припорошил,
а у Долгорукова в людской
топлено, хоть «барыню» пляши.
В дымник убегает сизый дым
да лучины на столах коптят.
По избе кто бегает босым,
кто заходит со двора в лаптях,
кто шумит, печёт хлеба в золе,
кто тачает обувь и молчит.
Те играют в карты на столе,
а иные курят у печи.
Заскрипела дверь - боярин вдруг
заглянул. Людская замерла.
Игроки попрятали игру,
а куряки – трубки по углам.
- Эй, холопи, курит кто, кури –
я не поп вам, не акцизной дьяк,
и не прячьте трубок - погорим,
всю Москву спалить не долго так!
Вышел – недовольное лицо –
двор неспешным шагом обошёл.
И, взойдя на красное крыльцо,
в горницу столовую прошёл…
В горнице на небольшом столе
из шандалов свечи льют огнём,
яства, угощенья в серебре,
в золочёных братинах вино…
- Эй, Егор, холопям у ворот
укажи, штоб стерегли врата –
как боярин Пушкин* подойдёт,
пусть проводят с почестью сюда!..
Пушкин величаво, не спеша
в дверь пронёс объемистый живот,
дорогой парчою зашуршал
и перекрестился на киот:
- Бью челом тебе! Здоров ли, князь?!
- Да, спасибо! Гостю рад, садись.
- Коли так, то сяду, помолясь.
- Ешь, боярин, фряжским угостись.
Пей за государя, пей за Русь!
- Я за энто пить всегда готов!
Потчуешь, так выпью, угощусь...
- Сам бери, Петрович, ежли што, –
я услал холопей: лишний глаз,
лишне ухо – сказкам нашим враг.
- Ох, и крепок разумом ты, князь,
эдаких люблю, скажу без врак.
- Да, ништо… Уж не кляни, Иван,
наливать далече – сам трудись...
Государев на тебе кафтан,
узорочьем шитый по груди?
- Государев, сту годков ему –
одарил холопишку сваво.
А на те, князь Юрий, по всему
ваш фамильной, вижу, становой?
- Оный... Ну, дак што, боярин, пей.
- Князь, давай с питьём повременим.
Нынче напросился я к тебе
не спуста... Да ты уж не вини.
- В чём беда?
- Беда-то велика!
Помнишь, Олексиевич, ты мне
отдал воровского козака,
что мутил на ляхетской войне?
- Разина?
- Его, боярин-князь.
- И чего, сыскал за им вину?
- Я вершил с умом, не торопясь,
и скажу: все корни на Дону!
Нынь с тех мест отписку получил:
Разины – разбойное гнездо.
И отец зело крамолен был,
но недавно, слава те, издох!..
- Што же тянешь? Этой голове,
уж слететь пора!..
- Не зря тянул.
Тут донска станица на Москве...
Ведаешь ли, кто в ей ясаул?
- Не тяни, боярин, молви уж!
- Так-от, знай: Ивана брат меньшой!
- Ай да, ты!.. Ловец крамольных душ!
Те не зря доверили разбой!
- Государю-то видней, поди,
кто горазд пекчитца о дыбе!..
Только, князь, советом награди,
как-от ясаула взять к себе?
Ить станица в почести у нас –
их Ордын-Нащока* сам встречал,
взял к себе, в Посольский-то приказ,
к очи государевы пущал.
- Да... Козак – посольский человек.
Коль Ордынка сведает о нём,
шуму будет аж по всей Москве...
Надоть захватить его втаём!
А когда дознаешси вину,
пыташные речи подтвердят,
будь по нём смятенье на Дону,
нас, боярин, в том не обвинят!
Ты с Ивашкой не чинись – верши,
государю соопчим потом.
Да!.. Ещё Морозову* скажи,
прежде чем закончить с козаком.
- Ён, князь Юрий, спрашивал не раз
по приказам брата своево.
Коль опять придёт ко мне в приказ,
наши люди сволокут яво!
- Ну ить ладно, знамо быть тому -
вытянешь крамолу, будешь прав.
- Благодати дому твоему!
За тебя, князь Юрий, буди здрав!..
*
Стенька спит и видит сон такой:
он на струге, а под ним волна.
Близок дом, но стала над рекой
рыжая зубчатая стена.
Над стеной могильные кресты,
палачи его туда влекут,
отложив кровавые кнуты,
топорами на куски секут.
Откатилась с криком голова,
и, крестясь, отпрыгнула рука.
«Вор и тать… Божественны слова...
Осмеял святыню… Не лукавь…»
Попытался встать и застонал –
по ногам гуляли топоры.
И со страшным криком: «Сатана!»
Стенька в тот же миг глаза открыл.
В горнице от свечек яркий свет,
возится Ириха у печи,
за столом под образами дед –
горбится над книгою, ворчит:
- Осмеял!.. Святыню!.. Ино врёшь!
У Кирилла писано-то вон:
«Дьявол наперёд пускает ложь
про богов рождаемых от жён!»
- Сказывала: не шуми, пусть спит!
Нет, збудил-таки, стручок седой!..
Степушко, иди-ка окропи
личико студёною водой.
- Дид, пошто ты в красной угол сел?
- Место для попов и дураков,
а меня таким считают все
сызмала до нонешних годков…
- Ну, прошу к столу снедать и пить.
- Лей полней, Ириха, не жалей!
- Ты откеда, гость?
- Я с Дону, дид!
- Там, слыхал я, жизня веселей?
- Степ раздольна, не охватит взгляд,
рыбу промышляим, зверя бьём,
Волгой, сине-морем йдём гулять
да ясырь – людишек продаём!
- Станешь ватаманом не давай
человеков торговать.
- Пошто?
- Худо то, людей не продавай –
ктой-то и тебя продаст, не то...
- Ладно!.. От кажи мне, книгочей,
зрю я: всё мусолишь, свечи жгёшь,
а сыскал ли Бога в книге сей?
- В книге, сынка, Бога не найдёшь!
- Где ж искать?.. Я в Соловках бывал,
по иным шукал монастырям,
зрел народ, духовны чёл слова,
веру-от пытал… Поди ш ты зря?
- А и там нет Бога… Я, гостёк,
был везде и книг не мало чёл.
К знаньям всяким приобшитца смог -
всё едино Бога не нашёл.
- Где жа ён, и есть ли Бог вопче?
Ежли есть, кажи, пошто молчит? –
Сколи черной люд пожег свечей,
а жиреють тольки богачи.
Вон мой брат Иван пыталси тож
с Богом жить... Пошто жа Бог не внял? –
Ён в Разбойном сгинул ни за грош,
не сыщу яво, как не пытал.
А подьячи, толико коснись,
обешають, посулы беруть...
- Ты, гостёк, пытать-то опасись –
самого в Разбойный сволокут!
- Сволокли б давно!..
- Да не скажи,
вот дойдёт до ближних…
- Ладно, пьём!
- Пьём, гостёк.
- Ириха, не дрожи.
- Дедко прав.
- Я нынче о другом.
Дид, кажи, пошто народ горбит,
тянет непосильной свой оброк,
а богач жиреить и кутит,
и ништо ему ни чёрт, ни Бог?
Глянь округ: убогость и нужда,
виселицы, кнут, народ гоним...
Може быть, не треба Бога ждать,
а изжить боярску злость самим?..
- Стар я, мне, пожалуй, сту годов,
но душа познаниев хотит.
С энтой правдой на костёр готов...
Выпьем, обскажу я.
- Выпьем, дид...
- Зри, гостёк, у каждного свой Бог.
Мой-от – тяга к знаньям, посему,
я бы спорить с патриархом мог,
но того почёта не иму.
Нынче тем, кто в грамоте силён,
горло заплавляется свинцом.
Мне хотели, да спушали вон –
чтут меня за скудного умом.
Може, скуден, но в Писанье чёл:
«На земли пред Богом вси равны,
в Божьей власти и богат, и гол,
а иная власть – от сатаны!»
Но попы глаголят: дескать, царь –
Бог земной и властен он карать.
Взял в помогу воевод, бояр –
энто-де яво святая рать.
Покоряясь властии земной,
о небесном помните царе!..
Штоб народ терпел ему дано
древлее сказание сие:
Человече имянем Исус
порождён, крещён, потом распят.
Богом чтит яво святая Русь,
а отцы святаи с им казнят.
Дескать, говорил он: «Тёмный князь
буде искушать, не делай зла.
Праведно живи-от, не злобясь,
не ропщи, терпи и хлад и глад!»…
- Дид, ишо казал: «Прости врагу,
возлюби, молися за нево!»
Сколи раз пыталси, не могу –
лишь убив, прощу врага сваво!
- Я о том жа – будешь незлобив
коль страстя, желания томят.
Как жа это значит – возлюби,
ежели тебя огнём палят?
Нешто божий сын страдал за нас
боле тех, замученных об нём,
боле тех, кто мучимый сейчас
али буде мученый потом?
Што ж для ради мертвого жавых
нынче жгут, пытают палачи?
Сколь костей легло округ Москвы,
крови лито, почитай, ручьи.
А не сказка, не омман ли тут –
Библия и новый-то завет?
Библию юдеи дуже чтут
и на всё находят в ней ответ.
А попы их ересью корят,
лаются, юдеев жгут огнём.
Мы-де христиане, говорят,
веру византинскую блюдём.
Византинец, кто он есть таков?
Он – еллин, а древлии они
почитали сомнише богов!
Дак, кому дать веру в наши дни?
Мож, царю? – Так он суды вершит!
Мож, попам? – Так те пужают вон:
«Бог с небес всё видит, не греши,
мол, земля, што плоская долонь*!»
Враки всё!.. Книг ведал скольки я,
тако было писано в одной,
небо-де - безбрежной океян,
необъятной, хладной и большой.
Без конца, без края, как душа.
Всюду: сверху, снизу и округ,
а земля-де наша – круглый шар
вертитца по небу, яко струг.
Так скажи, гостёк, где Богу быть
и откель на нас глядеть ему?
То-то!.. Мы ин тожеть не глупы,
малость разумеем што к чему.
Вера – сказка и омман на то,
штоб держать в покорности народ.
Вон и льётца кровушка…
- Ништо!
Наше время, дид, ишо придёт!
Я в душе изверился, устал,
даже чёрта нынче не боюсь,
а тем паче не боюсь Христа –
вздыну, всколыхну Святую Русь!
- Чую, будешь, по всему видать,
ватаманом крепким...
- Пра, ей-бо,
соберу казаков и – айда
вдоль по Волге-матушке с гульбой!
Коли хватит сил, не пропаду,
ежели пойдёт за мной народ,
на Москву с товариши приду –
дам царю, боярам укорот!
Патриярху и святым отцам
до небес костриша разложу,
потому к неправедным попам,
как к боярам злость свою держу!
Нет - в боях уйду в Кизылбаши,
буду шаха подданство просить,
а оттед ужотко порешим,
как помочь народу на Руси!..
- К шаху - нет, к салтану утекай.
- На кол сесть?
- Шах завсегда с Москвой -
Сговорятца, хлопнут по рукам
и сдадут боярам с головой!
А салтан покрепше…
- Знаю, дид!
- Он с царём не мирной…
- Проку в том?
За гульбу на нас весьма сердит!
- Ну, как знаешь… Выпьем што ли?
- Пьём...
- Да, ишо хотел сказать...
- Кажи.
- Паче битвы, яда и чепей
бойся лютой патриаршей лжи...
Энта лжа – Анафема тебе!
- Не пужаюсь слов…
- А ить зазря! –
Тот народ, што станет за тобой –
противу боярей и царя –
верит энтой сказке вековой!
Грянет слово – сорок сороков
загудят в соборах по Москве
и попы подхватят широко,
понесут Анафему в молве.
А молва та по Руси пойдет
худше боя смертного губя,
и опустит топоры народ,
в ужасе шатнетца от тебя!..
* Иван Петрович Пушкин – боярин, глава Разбойного приказа
* Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин – боярин, глава Посольского приказа
* Борис Иванович Морозов – боярин, шурин и советчик царя Алексея Михайловича
* д о л о н ь - ладонь