* * *
Так уж, видимо, с давних времен повелось:
Эти – белая кость, эти – черная кость.
Мои кости, наверно, чернее, чем тушь, -
Посылали меня в несусветную глушь.
За упрямство, за дерзость меня невзлюбив,
Каждый раз отправляли в Гвинейский залив.
Где Гвинея-Бисау и Кот-дИвуар,
Обжигал мою душу тропический жар.
Жажда глотку сушила – хоть пей, хоть не пей.
Оглушал меня звон такелажных цепей.
Даже воздух в каюте, и тот не такой, -
Отвратительно пахнущий рыбной мукой.
Ну, а этим, чья кость оказалась белей,
Доставались каюты иных кораблей.
Их к далеким причалам заморских таверн
Уносил, распушив паруса, «Крузенштерн».
Посещали они, возбуждая восторг,
И безбедный Стокгольм, и шикарный Нью-Йорк.
Только мне-то известно: Иван Крузенштерн
Был в суждениях прям и колюч, словно терн.
Он – пусть помнит об этом любой камергер –
Не паркетный шаркун – боевой офицер.
Он, придворную сволочь вконец обозлив,
Был бы тоже отправлен в Гвинейский залив.