Раскорячился в жесте неловком
мир потерянной сути вещей,
в беззастенчивых, грубых уловках,
под причудливой сетью затей.
Я молчу. Обречённо киваю,
пожимая плечами в ответ.
Ах, лжецы, как я вас понимаю!
Да и я вру и лгу много лет,
внешний мир словесами опутав,
наконец, в нём запутался сам.
Мчусь в трубе лишних дел и маршрутов,
разгребаю нелепостей хлам.
Ложь житейская слишком прозрачна.
Даже тот, кто, поверил в неё,
хочет выйти, и хочет иначе,
приукрашивая бытиё,
даже он – в ощущении смутном
оставаясь один, сам с собой,
всё печалится ежеминутно,
не в ладу с непослушной судьбой.
Сеть извилистых помыслов добрых,
и желаний, направленных внутрь,
плен насиженных кресел удобных,
покаяний ненастная смурь,
всё сплетается в сонные вязи,
прикрывая отчасти пейзаж,
где красавицы бьются в экстазе,
где веселье и пьяный кураж,
где в усталой листве запылённой
птицы кормят голодных птенцов,
где до срока хранятся каноны
позабытых давно праотцов,
где не место пустым рассужденьям,
где сомненье – дорога во мрак,
где стрелою летит вдохновенье,
и пикирует бомбой в овраг,
там, наверное, я – настоящий,
необъятное силюсь объять.
Потому-то всё чаще и чаще
я могу лишь смотреть и молчать.