Тема падения и духовного возрождения человека в романе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание».
Божья пьянь
В Петербурге разврат, бедность и нищета
Век стоят за гордыми спинами знати,
А на Сенной продажность и суета
Одеваются в шелк и атласные платья.
И в грязи по подвалам заблудшие души:
Чьи-то жены, сестры, братья, мужья -
Восклицают пьянее, смелей, но глуше,
Что «сегодня родимых покинул я.
Ради выпивки, ради пустого хмеля
Я краду весь свой заработок у жены
Я подлец и свинья, но я все-таки верю,
Что когда-нибудь будем мы все прощены».
Мармеладовы – вечные пьяницы, все же
Почестней и сердечнее, чем Лужины.
Изнутри их, наверное, совесть гложет
За надежды и веру несчастной жены.
Преступление их жестоко и страшно.
Детям что за судьбу готовят они!
Но они точно знают, что в жизни важно,
И что жить надо только ради любви.
Пусть поступки их – грех перед честью и верой,
Пусть их только могила может спасти,
Тем не менее, в час прощания смело
Они смогут любимым сказать: «Прости!»
А жена, до конца верна и безумна,
Обернувшись в зеленый платок обид,
Рвет платок, причитает ночью безлунной,
В лихорадочном жаре горит, горит…
Все ж любила она вечно пьяного мужа,
Подарившего ей детей без судьбы.
По ночам она плачет, горюет, тужит,
Веря, будто Господь услышит мольбы.
И в порочном, в безумном слепом тумане
Только дочь ее светоч ей и проводник,
Что заботы полна, любви, вниманья.
Этот свет до конца ничуть не поник.
Хотя желтый билет Соня носит в кармане,
Хотя телом она нечиста, грешна,
Лишь она искрой света для многих станет,
Поведет за собою, честна, пряма.
Только Сонечка, вечно робка, незлобива
И по жизни беспомощна и слаба,
Только ты человечество сильно взлюбила,
Только ты любовь отдаешь сполна.
Ты порочна, все знают, и ты молишься Богу,
Чтоб простил тебя он за этот порок…
Но прощать – за что? Люди часто не могут
Так, как ты, со смиреньем, принять свой рок.
Сколько чище, прекрасней, добрее сердце,
В этой девушке петербургских низов!..
Рядом с ней может каждый душой согреться,
Даже самый пропащий из подлецов…
Подлецы
Из низов тех выходят, бывает, «в люди»
И стремленье к деньгам приносят с собой.
И они не боятся того, что будет,
Если только в богатстве искать покой.
Благодетели – ха! Разве так добры вы,
За смиренье и верность платя рублем.
Вы глупы, недалеки, скупы, ленивы,
Вам не выбраться из сетей нипочем!
Все вы думаете, будто вы благородны,
Будто каждый ваш шаг так широк и прям,
Будто честь ваша - только в одежде модной.
А душа и сердечность – лишь стыд и срам.
Пал Лужин, устремившись к пустому звону,
Думал, будто бы станет он лучше всех,
Вознесется над каждым своим знакомым.
Но он лишь пустился в обман, пустобрех…
Умер он! Больше не жить ему в красках,
Не любить и больше не быть любимым.
Оттого, что не людям он дарит ласки,
Оттого, что его добродетели мнимы.
Но бывает и так: в переулках столицы,
Добродетель и зло не сумев различить,
Человек беспределом не может напиться
И не может ночами спокойно почить.
У таких, что границы в желаньях не знают
И не ведают часто, что нужно им,
Близких нет, ибо чувства в них быстро тают.
Одиночество – жизнь и судьба таким.
Свидригайлов, в ночи смотрящий кошмары,
В свете дня – с жизнью злосчастный игрок,
А в реальности – просто хитрец усталый
И старик, слишком близко узнавший порок.
Он умеет изящно жить и красиво,
Находя удовольствие в сиплой песне.
Но певице от сердца не скажет «Спасибо!»,
Оттого, что уставшей душе всегда тесно.
Чувства он потерял так давно, возрожденье
Для него при жизни уже не случится,
Ведь давно уже мертв. И слепые мгновенья
Лишь проносятся мимо бескрылой птицей.
Раскольников
Среди мертвых людей и людей незрячих,
Среди шумной толпы и улиц темных,
Может, каждый прохожий поглубже прячет
Сокровенное в угол души потаенный.
Но не каждый боится тревожных мыслей,
Есть и те, которые в них ищут силы..
И идеи, что в воздухе будто зависли,
Целиком больной разум с душой поглотили.
И в каморке, на гроб теснотой похожей,
Куда солнечный свет не приходит совсем,
В темноте упивался придуманной ложью
Почти нищий голодный больной студент.
Бедность ли, одиночество ль, скука
Довели человека до страшной болезни,
Или с матерью трехгодовая разлука,
Иль столичных проулков глухая бездна?
Он лежал в полумраке, озлоблен бытом,
И шептал в пустоту свои планы, идеи.
Его сердце, холодным туманом крыто,
Больше разум смятенный уже не жалеет.
Озлоблялся, в безумье тонул все больше,
И мечтал всех выше, сильнее стать,
И он думал тогда, в помутнении: «Вошь ли
Я, который сейчас может только болтать?..»
И подумал тогда, что докажет миру,
Что не хуже он Цезаря и Бонапарта,
Что однажды он сможет покинуть квартиру
Полон смелости избранных, силы, азарта.
Так решил, наконец, он взяться за дело,
Что ночами ему не давало покоя.
Приготовился быстро к нему, неумело,
И пошел узнавать, какова его доля…
А потом – кровь, топор, кошелек, карманы…
Украшенья и деньги, и все в крови…
Что-то поздно, а что-то, напротив, рано…
Лизавету еще почему-то убил…
«Черти, бесы, сгубили тогда старуху,
Ну а я в те мгновенья себя убивал,
И в душе гнев, обман, ложь, безумье, разруху
В те минуты усердно и рьяно ковал…
Я ковал себе цепи на сердце живое,
Я срезал себе крылья с горба предплечий,
Но не знал я тогда, что же это такое -
Когда ненависть теплится в ребрах вечно…
Стал я мертв, изворотлив, хитер и жалок,
Я узнал, что я вошь, но узнал, лишь убив.
Я устал от игры в кошки-мышки, от салок,
Стал я к жизни и к чувствам жесток, ревнив.
Но когда уже жизнь показалась мерзкой,
Отвращение к жизни достигло пик,
Я узнал, что “смелый” – не значит “дерзкий”
И к источнику света душой приник.
Соня, ты полюбила убийцу. Но как же
Ты сумела простить и любить, меня?!.
Я, терзаемый странной, но верной жаждой,
Я хотел быть с тобой до захода дня.
Избегал я друзей и родных сторонился,
Потому, что я знал, что я их предаю.
По ночам страшный сон постоянно снился,
Топором будто всех их я как-то убью…
И тогда, просыпаясь мокрым от пота,
Вспоминал я лицо, худое и бледное,
А в глазах твоих - все человечьи заботы,
Как же может нести их девушка бедная?
В те моменты я думал, что вот-вот оживу,
Что очищусь от всей своей скверны…
Но, увы, ты ведь тоже жила, как в хлеву,
И тебе было все же трудней, наверное.
Тяжесть злобы и гнева меня согнула,
Еще чуть – и конец, я бы больше не встал.
Еще чуть – и стальное тяжелое дуло
На виске бы своем поместил, приласкал…
Все приходит к концу, вскоре я истощился.
И решил не бросать больше вызов судьбе…
Я устал, слишком долго в пустыне влачился,
Я устал, никуда не пришел в беготне..
На груди моей – твой кипарисовый крестик,
На душе – раскаленный железный крест.
Я, идя, оставался всегда на месте.
А теперь пришло время для смены мест.
...Я – в Сибири, на каторге, пуст душою.
И я зол на себя, на тебя, на людей…
И ночами, и днем не дает мне покоя
То, что я среди тварей дрожащих теперь.
Ты со мной. Ты, святая, прошла всю дорогу,
За убийцей, за мной, и ты мне помогла
Пересилить свою надоевшую злобу,
Ты в расколе глубоком мостом пролегла.
Я люблю! Снова жить я теперь начинаю,
Краски мира вдруг стали доступны мне!
И теперь, возродившись, я точно знаю:
Без любви никакой жизни нет на Земле!»