А помните двадцать первого, август?
Тогда по дорожке вели на расстрел,
Под ноги конвоя изнеженный хруст,
Эх, утро, - соловей никому не запел.
Их было десятков на шесть и еще,
Спокойно, как в жизни шагал Гумилев.
Ему оставалось всего ничего,
А Он задыхался в рассвете краев.
Обычно взялись за могилу, копать,
А он посмотрел на чекиста в упор,
Понимая, что в ней же и будет лежать,
Но скоро же щелкнет, наверно, затвор.
С сигарой во рту, он любил синеву,
Она, предавала его глубиной,
И щелкнул затвор, он упал в глубину,
На дно, умываясь кровавой росой.
А помните двадцать первого август…
Я помните, кажется, слышался хруст…