Ей тяжко в украшенном храме,
Не может молиться.
Лишь смотрит, как лето слезами
Течет по ресницам,
И улица утром как проседью
Обледенела.
Цыплят считает по осени
Святая Памела.
Нашивки "Кино" и заплаты
На черной одежде -
Памела идет по Арбату
И молит о грешных.
И, в небо лицо запрокинув,
Смеется спросонок.
Глядит на дома и витрины
Как будто ребенок.
Смахнув рыжеватые прядки
Той масти осенней,
Она у разрушенной кладки
Встает на колени.
Там, ласково гладя ладонью
Шершавую стену,
Все мертвые песни с любовью
Замолит Памела:
"В тех комнатах, душных и старых,
Не зная, что все решено,
Они в самодельных гитарах
Творили из слов серебро.
Их кровь застывала на пальцах
И пачкала грифы гитар.
Ты сам создал этих скитальцев,
И сам в них вдохнул этот жар.
А значит, за Янку и Цоя,
За всех, кто не стал выяснять,
Что будет с их снами и болью,
Я вправе Тебя умолять.
За тех, кто не выдержал, сдался,
Кто просто шагнул из окна,
Горел, и однажды сорвался,
Дойдя до предела тепла.
Один был таким - и в награду
Не вынес безумия снов.
Но как он играл - без пощады -
Пусть будет в раю Башлачев...
За Дженис, за Сида и Нэнси,
За всех, кто не смог быть как все,
Чье горло саднило от песен
На белой как снег полосе.
За Майка Науменко - где он?
Блуждает у питерских стен...
Его я простила бы первым
За сладкую вечную N.
И был там еще один странный,
Безумный и миру чужой.
Пусть Моррисон, темный и пьяный,
Придет по хайвею домой..."
По улице - влево и прямо,
Потом переход.
Там, мимо красивого храма,
Памела идет.
От соли глаза покраснели,
В них горе и страх.
И смотрит ей вслед с осужденьем
Суровый монах.
Ей тяжко в украшенном храме -
Не может молиться.
Лишь смотрит, как лето слезами
Течет по ресницам...
И улица утром как проседью
Обледенела.
Цыплят считает по осени
Святая Памела.