Кондукторша
Лифт – позвоночник девятиэтажного дома.
С незнакомым взгляд устремляется мимо.
В потолке на жвачке глаза встретятся. Память
трассирует. Твоей шершавая мякоть
улицы расползается с силой
по лицу, привыкшему к перемене маршрута,
штрих–пунктиру берёз, приятному уху
на подножках трамвайному лязгу. В угрюмом
воздухе марта около ЦУМ’а
первая уже разбужена муха –
я. Возвращаю сызнова в город
тело своё. Макулатуру веснушек
вечерних домов качаю окнами. Цвета
фенолфталеина небо. До лета
осталось недолго. Несколько кружек
чая в гостях. Мы курим над газом,
о тех говорим, кто рано запнулся,
со дна не достал её. Эта мера
так создаёт глубину интерьера
их – что я в город свой тихо вернулся –
в соль тротуаров. Зависит от взгляда
движенье, не больше; как способ остаться,
как способ вместить огромное в точку.
Что будешь делать потом, когда дочка
вырастет и целоваться
начнёт за тебя. Я оставляю талончик
барышни толстой и никого не жалею
и никого не люблю, давно не спасаю
своих и чужих. Я не различаю
суток порой и не умею
теперь, когда это так нужно –
рвать по–питбульи за обстоятельства выше.
Коньюктевит водосточных труб. Ченяховки
пиксели дна глазного яблока ловки.
Шышел – мышел – пёрнул – и вышел
в окно. Мой незнакомый оставил
салон опустевший трамвайный и бездну
после себя. Бились звёзды о стёкла,
падая вниз. Кондукторша–фёкла
думала всё о полезном
здоровом. Сколько их наберётся –
отрезков из счастья лоскутных, прикрытых
дел паутинкой? Трамвайные кольца –
как годы деревьев, как детское солнце –
зачем это мне? Крик неразвитых
звуков во рту? Зачем мне надежда,
вера, любовь? Земля твоей станет,
если кто–то умрёт здесь. Хлябью апреля
лицо протираю салфеткой. С неделю
не бреюсь, не моюсь и то, что манит
не в счёт. Почему бледны эти зимы?
Каждый выход из них? Птицей не бьётся
наше сердце по хворосту рёбер; удача –
вслед нам никто впредь не заплачет,
больше уже не разольётся
тёплой волной. Ничто. Лишь предметы
напоминают о том, когда их расставил,
о времени; как здесь будильник взрывает
утро за стенкой. Мрак убегает
в тапочках. Из этих правил
одно всегда взаимоисключало другое.
Я только смотрел в спину соседа
и на шарфы. Тут новостройки, кварталы –
всё изменилось; здесь жизни не стало
моей. Теперь её даже следа
не сыщешь. Ты бы простил, но кого же?
Кого ты сберёг? Что в стол и туманы
прятал? так ждал. Год уже прожит.
Звонков-глухаей эхо не может…
Двери домов крытые раны
вынесут меня прочь из подъезда,
зелени стен, ещё знакомых, привычных,
снов гастарбайтера. Тараторит
капель в подоконник падает. Story
вовсе не love означает, а личных
песен не будет. Именем станет
чёрствость событий. Жёлтость углами
снега дом стянет в конверт. Адресата
почта не выдаст и только дата
вытащит
всё вечерами
и разольёт. Минута в минуту
трамвайчик идёт наш. Призраки, духи…
едут в нём: я, кондукторша, кто-то
вместо водителя (чем не работа).
Зачем же разбужены были мухи?
Зачем всплыло всё и заиграло?
Зачем этот свет, безумства, наряды?
Зачем шевелить? Мурашки…так зябко.
Выдерни шнур, стекло выдави, тряпка.
И на ходу в школьные маты
прыгай! Выскакивай! Приведенья,
прочь!!! Уходите!! Не помню, не знаю!!
Нет больше вас!! Неправда! Размыло!
Просто давно уже карта не крыла
прежние те. Ведёт слона к маю
быстрый ручей. Пускают по ветру
волосы так; жгут костры по субботам…
Осень скорее бы, яблоки, сливы…
Сонно кондукторша мне счастливый
билетик вернёт
и удалится.