осенние открытки (диалоги с Ксенией Крапивиной):
(К.К.): "сегодня все зеркала показывают мою изнанку"
...Сегодня все зеркала
изнанкой дразнят
ты словно всю ночь ждала
рассветной казни
и вот она - в полный рост
влюбленно-пьяно
бросает на серый холст
твои изъяны
и пишет, и пишет их
акрилом едким
ты знаешь, последний штрих
он самый меткий...
(К.К.):
у меня никогда не получалось
у меня и сегодня не вышло
я прохожу на цыпочках
эту малость
а половица все равно чуть слышно
то ли скрипнет, то ли вытянет ноту
и мир обернется
словно забыл что-то
и найдет меня
октябрьским утром
в одной рубашке
босоногой, поседевшей от пыли
уходящей своей дорогой
от того, что мы есть…
мы были
...Были, были, а нынче - сплошные сказки
эту летопись с пыльным углом рифмовать так просто
сказ о жизни, о быте, как старый халат истаскан
по соседским гостиным, тоже лишенным лоска
дом, лишенный ласки, пробует взять на жалость
зацепить углом, проскулить вослед половицей
взгляд метнулся, и сердце ответно сжалось
в серый день
а ночами все снится, снится
день вчерашний, недавний, как будто и правда бывший
только что вместе с нами, и вышедший будто в кухню
за стаканом воды
только чайник стоит остывший
и в руках сигареты давно потухли...
(К.К.):
она вылизала даже горлышко у кувшина
она вела себя прилично, хорошо, прилежно
она сидела, стонала, стояла, шила
и все это, покуда теплилась в ней надежда
а потом закончилось
все
ты подумай, сколько раз все уже кончалось
обрывалось вот так, нелепо, неуютно, больно
и она училась становиться холоднее, но не получилось
сколько раз уже не получалось
а сейчас тем более
и никакого чуда, дышащего ей в спину
никакой большой трагедии
песни/кино/театра
просто крылья были
а потом словно встряхнул и скинул
и навряд ли они вырастут
завтра
…Ну, давай затянем еще о крылатом чуде!
это ужас из детской дышит обычно в спину
да и он под кроватью живет, а у женщин – под левой грудью
тебе мама не пела на ночь о бедном Иуде
что от этого ужаса прятался на осину?
я любовь тебе говорю, любовь, а ты все о вере
о надежде, что чахнет, словно Кощей Бессмертный
это жажда его томит, кости сушит осенним ветром
изнуряет, мотает душу, как море ласкает берег
это тьма его гложет, пытает иглой рассвета
знаешь что, Пенелопа, давай распускай-ка саван
после свадьбы вдовой соломенной выть не гоже
европейский бычок твой довольно уже поплавал
и трофеи привез, и легенды тебе, и славу –
не очаг сохраняй теперь, а двойное ложе…
(К.К.):
не называй меня больше
никаким таким страшным словом
не называй меня…ветер давно подъел
половину гласных
я не слышу родного в имени своем новом
и на это чужое откликаться
я не согласна
не называй меня больше
не клейми
это неприятно
я ускользаю ящеркой
я исструила себя под камень
я что-то сделала
чего не вернешь обратно
но не стоит так истязать меня
надрывая память
…Неназванное продолжает жить
неназываемое существует –
и я б не поминала всуе
того, что на поминках пить
чем утешаться после смерти
убитых памятью твоей –
чужое имя, суховей
я не бросала бы на ветер…
P.S.
…Не обижайся
я злюсь, только чтобы не плакать
и плачу лишь от бессильной злости
вот жили б поближе
ходили б друг к другу в гости
в октябрьский ливень
в февральскую тяжкую слякоть
и в суетной стае
июня
нам было бы легче вместе
будь только мы в месте одном и том же
на этой карте
чтоб между домами максимум метров двести
на севере или юге
мы были бы в вечном марте
и пели б друг другу по-женски кошачьи песни –
не обижайся на когти мои, родная…