Когда зимой вдоль этого бульвара
Весь день метель мела, белым бела,
Я был поэтом, беззаботным малым,
А ты еще вменяемой была.
И вот весна бушует на бульваре:
Каштаны в листьях, крокусы в цвету,
И солнца юного кинжальные удары
Являют ног девичьих наготу.
Но мне не до трусов, блефующих сквозь юбки,
Не до манящего просвета между ног,
И зря сидящая на лавке проститутка
Мне строит глазки, демонстрируя лобок.
Я окружающее не воспринимаю,
Не до весны и солнца мне теперь,
Я список скорбный мысленно листаю
Своих несчастий, бедствий и потерь.
Однажды в январе, когда мели метели
И ветер бил в оконное стекло,
Ты справила нужду в супружеской постели
И волосы остригла наголо.
Потом молчком, набравши в рот чернила,
На улицу свой устремила бег,
Там по бульвару босиком бродила,
Струей лиловой брызгая на снег.
Обескураженный нелепостью поступков,
Я вызвал «скорую», симптомы описав,
Приехал врач. К груди приставил трубку,
А уходя, в прихожей мне сказал:
«Супруга ваша двинулась рассудком.
Плюс энурез. Я пропишу ей бром.
Мужайтесь, батенька. Поставьте на ночь утку.
И запишитесь к психиатру на прием».
Не может быть! Наверно, он ошибся!
С диагнозом таким как дальше жить?!
На всякий случай я перекрестился
И про визит врача решил забыть.
Тем вечером, в минуту просветленья,
Ты стала мне колени целовать,
За шалости свои просить прощенья,
А утром... вновь нагадила в кровать.
Дум тяжких полон, взяв ведро и тряпку,
Я лужи вытер, чистоту навел,
На череп лысый нахлобучил шапку,
Одел тебя и к доктору повел.
Шекспир был прав, жизнь уподобив театру,
Но, роль свою не осознав вполне,
Не сразу я поверил психиатру,
Что ты сошла с ума, что от любви ко мне.
Увы, диагноз подтвердился скоро:
Едва переступили мы порог,
Не дав раздеться, прямо в коридоре
Ты на меня напала, сбила с ног.
Пальто и брюки в клочья разорвала,
Вскочила сверху, словно на коня,
И с воплями галопом поскакала,
Пришпоривая пятками меня.
Счастливая улыбка Гуимплена,
Сияла на растянутых губах.
Валькирия, насильница, сирена,
Твой вид внушал мне безотчетный страх.
Мой организм не вынес потрясений,
В тот день я постарел на двадцать лет,
И в мясорубке наших отношений
Я стал рабом, во мне погиб поэт.
Попавши в плен фатальных обстоятельств,
Мы оба пострадали от него:
Я – жертвой сексуальных домогательств,
Ты – узницей безумья своего.
С тех пор я не живу, а прозябаю.
Я повар, я слуга, и нянька тоже я.
Я клизмы ставлю, памперсы меняю –
То муж, то врач, то мальчик для битья.
Недавно ты казнить меня хотела,
Вчера пыталась тень свою поймать,
Сегодня в туалете песни пела,
А после попросилась погулять.
Весна деревья зеленью покрыла,
На ветках птицы весело поют,
И если б ты не выпила чернила,
В стихах я описал бы наш маршрут
Хотя навряд ли. Поэтического дара
Лишился я. Какой в стихах резон,
Когда, присев у кромки тротуара,
Ты, улыбаясь, писаешь в газон.
Не в радость ни бульвар, ни гомон птичий,
Ни шрам улыбки на твоих устах.
Зима или весна – мне безразлично,
Желаний больше нет. Душа пуста…
А впрочем, не пуста. Еще жива надежда,
Что, вопреки диагнозу врачей,
Любовь пройдет, и станешь ты как прежде,
И будет все тогда "o.b. - о'кей"!
3. 11. 2006