С живого дерева
. . . . . . . . . взметнувшуюся крону
от разветвления стволов спилили,
увезли и предали огню.
И не прислушались к мучительному стону
стоящей обезглавленной коряги,
и святому дню
. . . . не дали отойти от первого кощунства,
а раненому полупню -
. . . . от первой, несмертельной передряги,
и свергнули остаток великана,
и бросили среди травы и пыли,
и потемнели спилы,
. . . . . . . . уступая гнили.
Но я от стройного былого стана
красавца тополя,
. . . . . . . . поверженного в прах,
отсек и взял в напрягшихся руках,
как сердце дерева,
. . . . . . . . слияние стволов,
развилку мощных рук,
сплетение узлов -
и полыхали раны
. . . . . . . . у свежерассеченной древесины,
истекшей каплями опилочной крови.
Но все ж в небытие уже не сгинув,
. . . . в тленный мир не канув,
частица дерева,
. . . . немой укор,
. . . . . . . . величиной со стол,
осталась в комнате с тех пор,
напоминая, как порою рано
в благом порыве может извести
. . . . . . . . живую мощь чужая сила.
А необделанная древесина
. . . . сопротивляться не могла,
ее на срезах поразила
в белесых кольцах - ореолах святости? -
. . . . . . . . седая плесень. Но!
В пне кровь еще бурлила,
и было суждено
. . . . . . . . увидеть мне,
как из коры бугристой,
со стороны, от взгляда скрытой,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . чистой
нежнейшей зелени немыслимый побег,
который рвался к свету,
бился,
. . . . противясь искореженной судьбе
и свой закончить век
цветеньем тщился.
И в трещинах темнеющей коры,
В безумии зеленого луча
я вдруг себя увидел: до поры
и я стоял, привольно хохоча
над клетками,
. . . . над шмяком топоров,
. . . . . . . . над взвизгом пил,
но из моих садов,
садов моей мечты
. . . . пришел и отрубил
мне руки и земли лишил
садовник,
. . . . . . . чтобы дать кому-то свет, и заточил
обрубок мой меж стен и потолка.
И соками, которые остались мне,
я напитал последний выдох,
тщившийся из стен
. . . . . . . . . пробиться в облака, -
не вы-то,
видевшие, как деревья канут
. . . . отсюда в мир иной,
поймете, что один покой
. . . . . . . . . . . . остался мне,
и как неизмеримо далека
останется высокая мечта,
. . . . в которую другие рваться станут.