Готов не спать. Сидеть. Писать и думать
(гносеология – в письме)
про легомены глаз. В тот раз.
Логоцентричны и задумны.
И (всасывая декаданс
и резонанс слегка роняя)
сестры небывшей голубее…
И я решался всё смелее
откликнуться верлибру мая
(в предощущающем апреле
мы бредим им в писучий час
(не звучно. Может быть – в писчаный?
о, мой корявый деревянный!..)),
что проецировал тот глаз
в неутомимость канители
(15 лет один в метели!)
переплетанья блеска страз
и стразово звучащих маний…
Изъяли бы из тех изгнаний!
И я припал бы, покаянный,
и я пропал бы. Хоть на (вас
уж бред косноязычный личный
умаял, верно, наповал?..)
(«мгновенье» - чуть не написал,
а легомены? - ведь прикаял! –
сияла, в орогене тая,
их возлетевшая искра) -
как исключение из правил! –
на день, на два, на полтора!..
И я растаю, словно град,
который этот лист дырявил,
и бил меня, как комара
(а он каденцию расправил,
в ней отзвенел и в ней оставил
свою слезу в один карат…)
(логоцентрическим дарам
ковчег лишь буриме устлали,
смарагды в палисандр впивали
свои кристальные бока…)
(так воспаривши в вертоград
и так, его недоокучив,
себя собой убил. Но лучик
сжимала писчая рука…).