В плацкартном неприкаянном вагоне
На верхней полке рядом с туалетом
Я изучала жизнь – односторонне.
Хотя совсем не думала об этом.
В купе катили лохи и каталы,
Завгары, гастролёры, офицеры;
В СВ – цеховики и генералы.
Но мне до фени были эти сферы.
Мне было всё вобще тогда до фени,
Ни шум мне не мешал, ни блики света.
Я кайфовала в праздности и лени
На верхней полке возле туалета.
За окончанье сессии бессонной
Ночь прокутив, полдня я собиралась –
И к вечеру на шконочке вагонной,
Как в сладкой колыбельке, колыхалась.
И проспала до самого Урала,
Не смяв ни простыни, ни одеяла.
Наверное, я много потеряла.
Но ёлки-палки, я ж ещё не знала,
Что изучаю, пусть односторонне,
Здесь жизнь. Я и не думала о жизни.
Мне были страсти в Лувре и Вероне
Понятней копошения в отчизне.
Очнувшись, я пила то чай, то воду,
Жевала бутерброды и печенье.
А пьяный дембель шастал по проходу
В кошмарно непристойном облаченье,
Но – в голубом заломленном берете,
Как будто бы приклеенном к макушке.
Орали и бесились чьи-то дети.
Сморкались и шушукались старушки.
Студентик ММСИ свою ветровку
Набрасывал мне в тамбуре на плечи;
Смеясь, родному ВУЗу расшифровку
Давал: «Мы Можем Сильно Искалечить».
Он ехал на каникулы, не сдавши
Хвостов. Но был с собой и миром в мире.
…А поезд всё катил нас дальше, дальше,
Всё дальше по России, по Сибири…
Тайга сменялась долгими полями,
Гудел металл мостов через распадки,
А станции маячили огнями –
И проводы сходящих были кратки.
Ночные разговоры были долги,
Дневные сны – как радуги свеченье.
Сиделец нам показывал наколки
И пояснял их тайное значенье.
Уж дембель протрезвел, и став домашним,
Совал нам свой альбом и фотки Светки.
А за окном – всё выгоны да пашни,
Разбитые на шахматные клетки;
Потом опять тайга зелёным валом
Сквозь дыма тепловозного ошмётки…
Напротив, вход завесив одеялом,
Две тётеньки сушили папильотки.
Бабулька предлагала карамельку.
Молодки уточняли, как рожали.
А мужики, укушанные в стельку,
Симпосион под кильку продолжали.
Вот так мы в тесноте, да не в обиде
Катили по Сибири, по России.
Проводники косые в сносном виде
Поддерживали быт, но не форсили.
Их звали – дядя Паша, тётя Люда.
У них была любовь в своём начале.
Ротации подопытного люда
Они в упор почти не замечали.
А люди то садились, то сходили.
Исчез эксперт по лагерной наколке.
Постель измялась в хлам, и слоем пыли
Покрылся мой рюкзак на третьей полке.
Я и сама грязна была, как чушка,
Вся пропиталась запахом вагонным.
Сошли уже и дембель, и старушка
С религиозно-сталинским уклоном.
Потом и тот студентик-стоматолог
С перрона, под вагон швырнув окурок,
В окно мне прокричал: «Держись, геолог!»,
А я ему, шутя: «Учись, придурок!»
Он всё махал рукой, светил улыбкой,
Маячил мне, пока хватало взгляда…
Он не был ни находкой, ни ошибкой,
А просто был попутчиком что надо.
Но без него я как-то заскучала,
Домучивая время по минутам, –
Я ж ехала от самого начала
На практику некратеньким маршрутом.
Конца путей ждала уже, как чуда,
А поезд всё тащился еле-еле…
Но наконец сказала тётя Люда:
«А ну, сдаём стаканы и постели!»
Прощайте все, сведённые в вагоне!
Я вышла на перрон. Меня качало.
…Так изучалась жизнь – односторонне.
А жизнь меня по встречке изучала.