Он еще долго вглядывался в отброшенные им останки, потом нехотя отвернулся, радуясь сытости. Решил вздремнуть. Но не тут-то было… Душа умершей стала кружить над ним, не давала уснуть.
-Людоедщина, - выругался он, глядя на себя в воду, на отражение свое в неряшливом, поросшем зеленью, пруду.
- Чтоб я так жил, - вырвалось у него, он успешно потянулся, расхохотался, но его сальное, бесстыдное тело, облепило семеро слепней, семеро кровопийц, отравляющих его безжалостное и горделивое чувство сытости.
Крылышки им обглоданной мушки, маленькой девочки, обворожительной женщины, так и остались нетронутыми. Он, было, начал вспоминать ее сладкую детскую жизнь мотылька, вкус ее тела, но нервозно затанцевал от охватившего его кошмара.
- Надо же, и мухи не обидит, - говорила ему она когда-то. - Какая обходительность! Великодушие какое!
Но это слова, слова… Что могут женщины?
Он вскрикнул, вцепился в себя мокрыми от пота руками, по-детски взвизгнул от болезненных, до крови, почесываний…
Слепни без устали сосали и холодили его густую и яркую кровь.
- Мерзавцы, - выругался он, - сытости захотели. Ишь ты? Сытости захотели…Ублюдки!