Меркнет осень в одеяньи багрово-алом.
Чей-то флаг ещё полощется над вокзалом,
чёрной лентой не украшен: я не сказал им,
не раскрыл им этой смерти прискорбный факт.
Помню, были дни длинней и листочки клейки
на деревьях над изгибом одноколейки,
и состав во тьму тащился, сродни калеке,
с их вершинами покачиваясь не в такт.
Этой памяти виной не мои ли веки?
Только мне и снится этот железный тракт.
Я – давно не любитель дорог, не адепт железа,
мне не внятна выбегающая из леса
и бросающаяся то и дело под сень навеса
элегантная железная колея, –
над наброском неоконченного этюда
о романтике железнодорожной застыл, покуда
некто в белом не поманит перстом оттуда –
или, может, и правда, разум утратил я? –
снова капли наискосок, ожиданье чуда,
дух мазута, небытия, бытия, белья.
С каждой полночью всё труднее и всё тревожней:
не отделаться от желанной, но невозможной...
Снова кружку наполню водою пустопорожней,
представляя это: как мы помчим, помчим…
Грохот стрелок, скрежет сцепок, дрожанье полок,
изготовленный из занавесок ажурный полог,
путь, огнями размечен, не вечен, однако долог:
мы не станем проводнику объяснять причин.
Даже если спросит, как спросит невропатолог,
со значением глядя в глаза, почему кричим.
Эти звуки – никогда я не изменял им.
Даже если и чувства с утраченным номиналом,
и грядущий наставник в плаще своём полинялом
были преданы и проданы за гроши.
Доверяя звукам сильней, чем своим любимым,
лишь в движении я оставался неуязвимым,
и стоп-краном мне грозил, как строгим режимом,
неусыпный соглядатай моей души,
растворённый в амальгаме, подобно джиннам:
«Я исполню всё, ты только реши, реши…»
Я решал. Я говорил: «Ни за что на свете
не отправлюсь этим рейсом». За всех в ответе
буду здесь, бездомный в комнате, видеть эти
сны о поезде, скользящем по полотну:
так скользит рука – и ищет другую руку,
не имея сил беззвучно терпеть разлуку,
и за годы молчанья утратив способность к звуку,
и одна находит другую, другая – одну.
Их игра сродни колёсному перестуку –
ибо я не в силах сопротивляться сну.
Там, во сне мы мчимся влажным простором ночи.
Всё ничтожней стыки, станции всё короче,
и огни мелькают, будто бы многоточья,
становясь всё чаще и чётче к концу листа.
Всё быстрее – стёкла иссушены ветром лютым,
чей неистовый свист звучит по купе-каютам,
зависая клинком над нашим последним приютом:
чуть быстрей, и стекло не выдержит – сто из ста…
Если где-нибудь спросят потом, то я повторю там:
мы спаслись, оставив пустыми свои места.
Пир осколков и разъятых сцеплений пляска,
вой тревоги, шум дороги, глухая тряска,
наконец-то остановка, финал, развязка,
все герои застывают, как в хрустале;
в наше царство ледяной полумрак вползает,
и вода на узком столике замерзает,
и о том, что будет завтра никто не знает,
и слышны гудки спасателей там, во мгле…
Просыпаюсь. Меркнет осень. Уже светает.
Два билета на вчерашнее на столе.
17.11.06