Я думал, это было волшебство
– к природе смутной обращать речитатив,
и отклик ощущать в немых вещах,
распахнутых навстречу чутким взглядам.
Но так всего лишь проявлялось естество
вещей, открытое внимательным словам,
но скрытое от липких глаз лакеев,
готовых вылепить из них свой истукан.
Я ждал, что родина услышит мой мотив,
но родиной моей была Европа –
от основанья Рима до объединенья –
а может быть, от самого потопа,
когда Яфет, благословенье получив
(и хорошенько высушив подошвы),
с наказанной землёю распростился,
прямоугольный парус натянул,
и ветру Средиземья предоставил
нести на север пух наследия Адама.
(И перепели флейты пастухов
ладов античных красочные гаммы.)
Когда скончался праведный Яфет,
на смертном ложе важен и высок,
Гомер и Ашкеназ восприняли завет,
и бережно хранили для потомков
подошвы праотца – им довелось шагнуть
на только что просохший склон
Урартских гор,
как говорит священное предание.
И на завет похож был некролог,
покуда ангел не задёрнул полог.
Предания питают дух творцов,
но веру в них подпортил археолог.
Я трепетал в желании любви,
я только мёрз, пути и замысла не зная.
Но стайка маленьких людей
уже идёт за мной,
и каждый день вновь требует меня живым,
моё присутствие в холодной жизни укрепляя.
Свой зыбкий образ бросив наугад
в кривое зеркало людской молвы,
я привкус свой отдам бродяге-ветру
и в памяти друзей, быть может, сохранюсь
размытой россыпью нелепых слов.