(поэма)
Посвящаю моей жене
Пролог
Чей голос я услышал в тишине?
Казалось, раздается он во мне.
Прислушался - ни звука.
Но голос вновь настойчиво звучит.
И словно чьи-то звякают ключи.
И бьют куранты глухо.
Отсюда мне Биг Бен не увидать.
Да что Биг Бен... Еще твоя кровать
меня не отпускает.
Пусть он замолкнет - мне не до него,
я не желаю слышать ничего –
уж я-то знаю:
сначала - голос тихий, чья-то тень,
и вдруг куда-то мчаться и лететь –
во время оно,
чтоб только голос памяти умолк...
И до утра, уставясь в потолок,
лежу бессонно.
Но памяти уже не замолчать –
ей только, с Божьей помощью, начать,
и мы с тобою сами не заметим,
как, словно фильм, прокрутим ленту лет –
и вот: сентябрьский лондонский рассвет,
четыре года до конца столетья.
1. Год 1996-й, сентябрь
Распахнутый город над Темзой -
как створки ворот в небеса.
Брусчатка, отмытая пемзой.
Шекспировский "Глобус" в лесах.
Вдали - невесомый, как ветер
в когтях притаившихся львов,
туманный сквозь дряхлые сети
взметнувшихся ввысь парусов,
гудящий под сапогами,
летящий из-под колес,
протянутый между веками
таинственный Лондонский мост.
Постой...
В этом мире чудесней
найти я немногое смог.
Кощунство - топтать поднебесье,
как будто других нет дорог,
кощунство - промчаться, не глядя,
в машине, не видя теней,
не слыша, не чувствуя сзади
тревожного ржанья коней
и не различая по знаку
благую победную весть.
Как это случилось, однако,
что мы вдруг сегодня и здесь?
2.
Паденье и взлет,
Паденье и взлет -
вся жизнь состоит из проблем и забот.
Но вот настает удивительный миг –
и все оживает, что знаем из книг.
Не веришь?
А ты попытайся - поверь:
за каждой картиною - тайная дверь,
и только осталось ее нам найти –
какие за нею дороги-пути!
Наверное, это угодно судьбе,
чтоб выпала нынче удача тебе.
И вот этот город и эта страна –
с тобой нам всего на неделю дана.
Но как бесконечно-бескрайни они –
все эти стремительно-краткие дни...
3.
За что нам эти облака,
неторопливая река
и древние бойницы?
За что нам гулкий бег метро
и чувство - это все старо:
и улицы, и лица?
Но ты ведь знаешь: я не прав –
совсем не тот здесь запах трав
и за прудами, с краю,
другой тут памятник стоит
и что-то тайное хранит,
о чем мы не узнаем.
Есть многое на свете... Да,
есть многое, что никогда –
вовеки - не наскучит.
И снова мы сюда придем
под солнцем или под дождем –
распорядится случай.
И я спрошу (наверняка):
"Зачем нам эти облака,
узорчатые крыши?..."
Спрошу: "Куда летят года?.."
Хотя уверен: никогда
ответа не услышу.
4.
Нет ничего похожего на свете.
Казалось, сколько пройдено мостов.
Но тут иначе треплет мокрый ветер
полотнища дырявых парусов.
И тумб чугунных черные гробища
(там гул столетий или тлен и прах?)
ухоженнее выглядят и чище,
чем памятники в новых городах.
Гляди: еще почти не различимы
за пеленой рассветною огни.
Автомобили, что несутся мимо,
пожалуй, в чем-то призракам сродни.
Как и они, являются случайно
и так же исчезают в никуда,
и никогда не разгадаешь тайну –
не отыскать ни меты, ни следа.
Но - слышите? - оттуда, издалека,
где черный Гринвич высится холмом,
спешит сюда - и свет течет из окон,
стремительный в сиянии своем –
летучий поезд - так под небесами
вдруг скорость набирают облака.
И, сколько ты не бейся над часами,
назад бегут, бегут, бегут века.
5. Год 1189-й, сентябрь
Зачем они со мной заговорили?
Вдруг я во тьме услышал голоса.
То гордо что-то гневное твердили,
то руки простирали в небеса.
Казалось им, что должен Он услышать,
а значит - обязательно спасти.
И поднималось выше, выше, выше
уже неразличимое "Прости!"
И звон мечей, и слезы, и проклятья –
все это - знаю - было так давно.
Как же сумел, о Боже, распознать я,
что это мне услышать суждено?
6.
Ну чем я могу помочь
гонимым, убогим, сирым?
Душа моя в эту ночь
прощается с нашим миром,
чтобы явиться туда,
словно янки Марк Твена,
конечно, не навсегда,
но придти непременно.
Пока я во тьме не сплю,
пока я о прошлом помню,
она встречает зарю
в том веке, что так знаком мне:
столько читано книг –
от Греца до Вальтер Скотта,
что он стал, как двойник,
даже не нужно фото.
И там, где когда-то кровь
текла по земле ручьями,
надеюсь я, что любовь
сильнее, чем меч и пламя.
И там - посреди холмов,
у самой речной излуки,
надеясь на силу слов,
к Нему воздеваю руки.
7.
Спаси веселых и заботливых,
спаси их, избранно-любимых,
уже ведь, Господи, провел ты их
по всем путям исповедимым.
Иль сами долгою дорогою –
с рождения и до кончины –
они прошли, других не трогая,
во тьме веков неразличимы.
О, да, они иначе молятся.
И летом, на исходе месяца,
когда Луна рогами колется,
они, увы, не перекрестятся.
Но, хоть несет чесночным запахом
и хоть над Торою сутулятся,
и нападения внезапного
еще не позабыли улицы,
и все дела - сплошные хитрости,
и непроизносимы отчества,
не обойди их Божьей милостью –
им счастья, как всем людям, хочется.
Спаси...
Пусть требует столетие
жертв - ненасытно и жестоко -
яви не гнев, а милосердие –
и так им в мире одиноко.
8. Год 1996-й, сентябрь
Как хорошо среди друзей!
И жаловаться - нет причины:
уходит в прошлое Сергей,
но появляется Полина.
И вместе, не жалея сил,
мы Лондон весь исколесили
в трамвае или на такси,
или пешком по Пикадилли.
И снова сушка солона,
и, даже если небо хмуро,
отыщем пива и вина
от Лондона и до Азура.
Мои родные!
День и час
пока судьба не назначает,
я снова созываю вас –
не пива, так хотя бы чаю
погорячей!
И будем жить -
как славно видеть ваши лица
и говорить, и говорить,
и вдоволь не наговориться.
Но в полутьме китайских штор
или над пиццей италийской
неторопливый разговор
напомнит о тоске российской.
И эта вечная тоска,
соединенная с еврейской,
вдруг стискивает, как в тисках,
и разделить ее мне не с кем.
И снова память вороши
и, глаз уставших не смыкая,
лови мелодию души,
себя от вечности спасая.
9.
Наверное, хотели небеса,
чтоб мы с тобой прошли меж этих башен,
чтобы на час, хотя б на полчаса
пришли туда, где кровью свет окрашен,
где звон мечей, увы, сильнее слов
и камни поцелуями истерты,
и каждый встречный выпалить готов
из двух стволов,
где на цветной скатерке,
на бархате с атласной бахромой,
на полотне, скрывающем ступени,
или на тряпке выцветшей льняной,
накинутой небрежно на колени,
у бедных - хлеб,
алмазы - у вельмож...
Мы равно рады видеть тех и этих,
хоть много есть на свете лиц и рож,
которых мне бы не хотелось встретить:
они всегда спешат вперегонки,
как будто бы других не замечая,
выписывая петли и круги
и это жизнью искренне считая...
Но хватит...
Лучше в Лондон я вернусь,
где в полчаса спрессованы столетья
и прожитого вековечный груз
не оставляет видимых отметин,
лишь в памяти останется чужой,
но ставший и понятнее и ближе,
залитый солнцем замок над водой,
какого нет ни в Праге, ни в Париже,
да королевской стаи воронье
на изумрудном стриженом газоне,
да чудом промелькнувшая ее
тень - королевы на кровавом троне.
И этот миг уже не повторим:
и голоса, и лица, и доспехи...
И это все останется таким,
как было там - однажды и навеки.
1997 г.