Раздел третий:
“ДЕТСКАЯ ТЕТРАДЬ”
* * *
Лето кончилось, пузатый паучок.
Ветер продувает паутину.
Муха не клюет на твой крючок,
Облетая стылую рябину,
Выбрал ты тяжелый крест на спину,
Так теперь неси его, мой друг.
Лес продрогший подхватил ангину,
Кашляет ольха и гнется в лук.
Побледнел и выцвел мокрый луг.
Солнце заржавело в непогоде.
Паутину сматывай, паук!
Где твой спиннинг? Август на исходе.
КОМАР
Татьяне Ливановой
Комар — превосходный геолог,
Бурильщик на три миллиметра.
Как пеленг, звучит его голос
С другого конца континента.
Но как ты пробрался сквозь марлю?
Что делаешь ты? как ты смеешь?
Спляши-ка мне лучше камаринского,
Наверно, ты это умеешь.
Отлично ты знаешь науку
Отыскивать полные вены.
Как дятел, присел мне на руку,
Готовый долбить вдохновенно.
Ты шпагой махаешь картинно
И кровью желаешь напиться,
Ты в профиль почти Буратино,
Смешно мне твое любопытство!
Ах, глупая удаль комарья,
Не пей из меня, ты же знаешь —
Дурна моя кровь и коварна,
Напьешься — козленочком станешь.
ГИМН ВОРОНЕ
Ворона—городской орел,
Наместник неба на асфальте,
Некоронованный король,
Кружащийся в пернатом вальсе.
Внезапна, словно летний дождь
Или удачная атака.
Клюв нержавеющий как гвоздь,
А крылья словно фалды фрака.
Ах, птица, слесарь-дирижер,
Профессия не из простейших.
Главнейшая среди обжор,
Но и летун наипервейший.
Домашних кошек лютый враг,
Друг галок по пирам, попойкам.
Двухцветный, серо-черный флаг
Разгуливает по помойкам!
ДЕТСКИЙ САД
Глина мокрая после грозы.
Повторив очертанья лозы,
Под деревьями бродит дорога.
Вслед за ней мы идем мимо стога
В накрахмаленных синих платках,
Что завязаны впопыхах.
Я иду рядом с хроменькой няней.
Пахнут руки и волосы баней.
Дача «Мельничные ручьи».
Мы почти не поем, а кричим:
«Средь нас был юный барабанщик».
Только мне вспоминается банщик.
Мы к детсаду с тропинки выходим
И нестройно, но громко выводим,
Что мы смерти смотрели в лицо,
И старушка, взойдя на крыльцо,
Посмотрев на румяные лица,
Вдруг всплакнет... и к двери прислонится.
* * *
В Теплом Стане бор сосновый.
Резкий запах канифоли.
Параллельно новостройкам
в небо падают стволы.
На стволах смола, сгущаясь,
образует накипь соли,
Воздух сквозь хвою протянут,
словно нить в ушко иглы.
Мальчик режет гриб червивый,
полосует шляпку косо
И идет по мху сухому,
не оглянется назад.
Никогда ты не вернешься
в этот лес и к этим соснам,
Ты уедешь к черту в зубы,
прямо в юность, в Ленинград.
ДРОВА
Почти как сон я помню — было в детстве
Слепое поклонение дровам.
Мы вечером с отцом спускались вместе,
Светя фонариком по нишам и углам.
Я помню той тропинки повороты,
Поленицы тугие закрома
И дров коричневые переплеты,
Точь-в-точь библиотечные тома.
Я их тогда читал и досконально
Я каждое до трещин зазубрил.
И не забыл, как в кухне коммунальной
Я, сидя на полу, титан кормил.
Какой был праздник! Желтое полено
Входило, словно гильза, в ствол печи,
Взрывалось с треском, корчилось и пело,
И отсветы ловили кирпичи.
А в доме пахло свежею сосною.
Я запах этот в жилах растворял,
Мешая кровь с пахучею смолою,
И форточку на кухне растворял.
А утром, просыпаясь, обалдело
Я видел той поленицы наклон,
Сарая длинное больное тело,
Обугленное с четырех сторон.
Я выносил золу, и мне казалось,
Во дворике, на утреннем ветру,
Что дерево в ушах моих смеялось
И ел огонь слоеную кору.
* * *
Мне после легкой пневмонии
Разрешено гулять вне дома.
И в нашем тире пневматическом
Стрелять с локтя в фонарик гнома.
Фонарик загорался весело,
Гремел над всем мотив фокстрота,
И тело ничего не весило
От ощущения полета.
А позже был пирог с черемухой
И чай со сладкой облепихой.
Вонзались комары без промаха,
И мухи люстру облепили.
И август свысока на это
Глядел по-царственному просто.
И можно было есть конфеты
И брать варение без спросу.
* * *
Утром лужи подмерзли и от снега рябого бело.
Снег бежит все быстрей и на пятки уже наступает.
Мать выходит во двор и фарфоровое белье
С задубевшей веревки снимает.
Раздвигает прищепки со стуком, прищуривши глаз,
Будто что-то на счетах считает.
Дикой яблони стынет пустой деревянный каркас,
Все шарниры заклинило, и теперь уже это до мая.
Дни такие большие идут, как года,
Сад белилами цинковыми плотно закрашен.
Ветки тихо постукивают на стыках, как поезда,
И уносятся в небо, набитое снежной кашей.
Чуть дымятся на кухне оладьи,
и окно отразилось в ноже,
И нахохлился кактус в коробочке из-под мыла.
Мать заносит белье на ледяную веранду, а сзади уже
Снег впивается в крашеные перила.
КОЛОДЕЦ
Полдня мы носили воду
В изъеденный ржавчиной бак.
Ногам не давали проходу
Люпин и садовый мак.
Я ручку крутил ошалело
Колодца. Воды подцепив,
В бетонные стены звенело
Ведро на щербатой цепи.
Отцовские мышцы играли,
И ведра казались легки.
Любил я смотреть, как вздувались
Все вены его руки.
А руки мои дрожали,
Вода проливалась, текла,
Выплескивалась на сандали
И холодом пальцы жгла.
Потом на террасе открытой
Отец выставлял самовар,
Пирог с прошлогдней брусникой,
Над красными блюдцами пар.
Весь вечер над старым светильником
Витали подобьем теней
Французские просветители,
Властители дум и идей.
И шел разговор нескончаем,
Потрепанный томик Дидро
Отец раскрывал между чаем,
А мне представлялось ведро.
Закрою глаза, и в глаза мне
Летят водяные круги.
И тесно в колодце, как в храме,
Темно и не видно ни зги.
* * *
Я не ошибся—сегодня тепло и ромашку
Бабушка в чай положила и ходит весь день в халате
китайском.
Как неразмешакный сахар на донышке чашки,
Желтый снег по оврагам скитается.
Я не ошибся, вот ветер сырыми губами
Пробует флейту найти между рамой и стенкой, а все же
В доме тепло. И бабушка чайник заварочный прячет
в подушку, годами
Принцип сей выверен и нспреложен.
Передо мною учебник по физике, нынче страницы
как каменные.
Надо зачем-то все это учить, но в окошко все рвется душа.
Луковица, как спиртовка, тянет зеленые язычки неяркого
пламени
И чертовски оттепель хороша.
Я не ошибся, что детство кончается, бабушка старится,
чай остывает,
Только запах ромашки въелся в стены и как-то немыслимо
вплелся в орнамент обой.
Детство, полное страхов перед контрольными, перед шпаной,
перед будущим, догорает,
А значит, и всем этим страхам—отбой!
БАБУШКА БОЛЕЕТ
Бабушку мучает кашель—
Это плохая примета.
Стол у окна приукрашен
Веточками бересклета.
Ягодки четырехгранные
Виснут раздельно и вместе.
Горло прочистив заранее,
Бабушка вспомнит о детстве.
Она мне расскажет о детстве,
Что родом она из Хорола.
В комнате некуда деться
От запаха корвалола.
Мы простыню перестелим,
О жизни нашей толкуя.
Ангела с белой постели
Вдруг незаметно вспугну я.
Долго он будет кружиться
После того, как я выйду.
Бабушке даст напиться,
Робкий и тихий с виду.
Не зажигая света,
Сядет на край кровати,
С веточкой бересклета
В детских руках синеватых.
ДВА ПОРТРЕТА
I.
Вот и выпал первый снег,
А за ним второй и третий.
Бледных сумерек набег,
Хлопьев жидких плети, плети.
Мой Североморск ночной,
Плотно сомкнутые веки.
Город детства неродной,
Я твой пасынок навеки.
Вот пятиэтажный дом,
Где зима, как будто ранка,
Затянулась белым швом.
Встанет мама спозаранку.
Макарон вчерашних тлен,
Киснут в банке абрикосы,
Косы, косы до коле;!,
Полчаса уйдет на косы.
Зябко выпорхнет в восьмом
Из парадного на ветер.
До автобуса бегом,
Даже снега не заметит.
На работе стылый чай.
Пол скрипит библиотечный.
Где платок? Замерзла, чай.
Суета и морок вечный.
От угла и до угла
Книги, книги — нет ни метра.
Жизнь уже почти прошла
Средь шкафов Гидрометцентра.
Где твой призрачный филфак
И мануйловский учебник?
Памяти неровный шаг.
Первый снег как свет лечебный.
II.
Я свинья! Меня не будет дома
Ночь, а может, две — она простит...
Перед ней Нагибина два тома.
Бабушка не спит.
Тихо говорит сама с собою.
Каждой ночью рядом нужен ей
Термос, чтобы теплою водою
Запивать звонки моих друзей.
Тяжела ты, бабушкина доля,
Только мне на голове хоть кол...
Как шуруп, таблетка валидола
Вкручена по шляпку в стол.
ДЕТСКИЙ СТИХ
У кувшина плачет дева.
Влажный хруст песка, налево —
Полоса пруда, над ней,
Нет, еще чуть-чуть левей —
Камень Чесменской колонны
В быстром прочерке листвы.
Солнце спит, головку клонит,
Капли — точные часы.
Все известно, все знакомо,
Ветер тонет у затона,
Зелень мутная воды,
Лиственниц прямых ряды.
Водомеркины калоши
Оставляют след хороший,
Незаметный — так, слегка.
Только бы не уколоться —
Лучик тоненький от солнца
Щель в ветвях сосны нашел,
Воздух высветил настолько,
Чтобы каждая иголка
Свой зеленый капюшон
Рассмотрела, распрямила
И забыла до утра
В темноте, что парк накрыла —
Кто она, зачем она?
И комарик не успеет
Под листок, да хоть куда,
Упадет на гладь пруда.
Только статуй мел и гипс,
Известняк, гранит и мрамор,
О деревья опершись,
Поплывут над этим мраком.
Ты не бойся, ты ложись,
Утром парк Екатерины
Позовет нас на смотрины,
Будет утро, день и жизнь.
Руки—марш на одеяло!
Спать не хочешь? Дня так мало?
Неохота? И мне тоже.
Вот придет с работы мама,
Пусть обоих нас уложит.
* * *
В сыне моем прорастают слова,
Весь арсенал человеческих звуков.
Тянутся, как молодая трава,
Связанные круговою порукой.
Так неизбежно за «эм» будет «ы»,
Все звуки «эль» плавно в «эр» воплотятся,
Как водомерки на глади воды,
Буквы бегут, замирают, кружатся.
В сыне моем прорастают слова,
Режутся трудно, как первые зубы.
Это пока еще только канва,
Речи основа сквозь детские губы.
Чисто физически, кажется мне,
Нервно, толчками, снова и снова
В сыне моем просыпается слово,
Чутко корнями поводит во тьме.