Сухие сны песков уходят на рассвете,
отяжелевшие от близости прибоя,
но оттого, что здесь всегда хлопочет ветер,
следов почти не оставляют за собою.
На берег выброшен очередной ночлежник,
водой исторгнутый, как сытая отрыжка -
один из случаев, когда не по одежде
встречают гостя. (А тем более по стрижке).
Вставная челюсть от прожеванного страха
цепляет гласные с настырностью коряги.
Лохмотья кожи под напутственные “ахи”
приобретают цвет бракованной бумаги.
Чужая клинопись врастает циркуляром
в остатки плоти на правах татуировки,
примером сбыта залежалого товара
с невнятным текстом не фабричной маркировки.
Пустой пассат лети над равнодушьем бездны
не достигая близкой кромки горизонта,
так проба вновь впасть в детство, столь же бесполезна,
как повторение удачного экспромта.
И только сердце раньше времени хиреет,
не получая свежих доз адреналина -
ещё один с утра болтается на рее,
уже не жалуясь на качку и ангину.
Петлю удачи обрезает доброволец,
снимая с реи колокольчик суицида.
Ночь убаюкивает ласками невольниц,
заворожив глазами цвета антрацита.
Весло раба, рождая пену и мозоли,
определяет скорость приближенья к суше,
но будет вахтенный навеки опозорен,
когда волна накроет дремлющие души.
Как побратимы лягут узники и стража
на ложе дна, не разделённые как прежде,
спасётся утром лишь один из экипажа,
цепляясь крючьями ногтей за побережье.
Виват ветрам пустыни, вестникам спасенья,
сравнимых нынче, разве что с прохладой шелка!
Бог оживал в глазах. И было воскресенье.
Но это просто совпадение и только.