***
http://www.ozon.ru/context/detail/id/2170333/
Ночь. Второе декабря 2007 года.
- Возница, останови у булочной… леди сойдет…
- Ты просто прелесть, – шептал тонкогубый рот ее бьющейся жилке на виске,- и такая хрупкая… кукла. Вот, возьми... мне больше нечем с тобой расплатиться.
Снег упал одеялом на город.
Так тихо. И только уносящая пролетку, плюшевая лошадь цок – цок, цок – цок.
А булочная странная… не булочная вовсе. Сцена и столики, покрытые красным сукном, с горящими на них лампадами. Села. Разжала потную ладошку. На её линиях жизни лежал
бумажный прямоугольник, с нарисованной на нем бабочкой. Какая красивая, подумалось ей. Она потянулась ближе к свету… Алкиной… Почта СССР.
-Простите, я сегодня не в духе, голос испорчен,
… она подняла глаза…
- говорил со сцены молодой человек с горящим взглядом на бледном лице,
-Нет, я не буду петь, - в мою любимую попал снаряд,
Во время вчерашнего артобстрела… дайте мне беломора…
Сейчас ее везут на санях
По замершему белому морю…
Налейте мне водки стакан, я хочу умереть сегодня…
Где эти два клоуна?- пускай они занимают публику, кривляются…
А я запишусь в солдаты, во время войны я годен
К строевой службе… прощайте, красавицы…
А она была нарисована в стиле наив
Тоненькой кисточкой… как я жалею, -
Никогда не дарил ей цветов… был слишком ленив
Воровать из оранжереи…
Дайте мне пистолет, я выстрелю себе в рот,-
Он никогда не умел сказать ей главного, простого и мудрого…
Я хочу ее видеть… она ждет меня у ворот
Города изумрудного…
Она все время опаздывала к ужину…
Она цитировала Кафку, Ницше, Платона…
Она не любила косметики и была настолько игрушечной…
Мне казалось, что она может поместиться у меня на ладони…
Она не любила косметики… она танцевала на трапеции…
Помните, как Вы ей хлопали?
Про нее слагали легенды и писала с восторгом пресса…
Она питалась только вином и снежными хлопьями…
Мои губы пахнут её ресницами, кожей, прядями…
Я не верил… не верил… что и она может быть смертной…
Он молчит… потом достает пистолет… стреляет себе в висок…
И срывает аплодисменты…
Она уронила лицо в ладони… сердце зашевелилось, затолкалось, замешало свободно дышать. Всхлипнула в зажатый кулачок… еще… и еще. Не в силах остановится, прикусила до боли побелевшие костяшки пальцев. Неудобно и стыдно было плакать на людях. Казалось, что отовсюду голые спины женщин презрительно смотрят на черные ручейки туши, стекающие к подбородку. А в сигаретном дыму уже плавал между столиков официант и дрожала скрипка в руках в толстенького, одетого в синий сюртук, человечка…
Она достала платочек, промокнула щёки, встала, зная, что ее вероятно отсюда прогонят…
оттолкнулась глазами от вишневой скатерти, скользнула по стеклу лампады, сощурилась
от, заключенного в нее узником, света… уже ласково коснулась морозных узоров на
стеклянной двери… и зацепилась… ресницами… бархатными щупальцами души…
за его профиль, за горящий глаз… споткнулась о полусферы его гримированных губ…
Он почувствовал, словно… обернулся, резанул в ответ ее щёку, вьющуюся полоску волос
на шее, табличку «закрыто» на белесом стекле…вышла.
Было так светло, что было видно, как ветер обметает деревья и мостовую, и как кружатся в ночном темно синем воздухе, слетевшие снежинки. И нет никого, ни экипажей, ни пьяных извозчиков, ни округлых таксомоторов. Холодно становилось идти, озябли пальцы. Она нерешительно постучала в низкую деревянную дверь одноэтажного длинного дома.
-Слышь, старуха, я сам открою… студент, поди, пришел – гремя ключами, скрипел старческий голос… Приоткрытая дверь вдохнула снега и свечой обозначился круглый
слезящийся глаз – Тебе чего, дитя?
- Видите ли, я приезжая… у Вас не найдется для меня работы…и угла для ночлега?
Дверь съела полоску света и глаз, хмыкнула в ответ ржавыми петлями…
Но старик не ушел, шептался с женой…
-Заходи, дитя, да побыстрее… холодно, поди, в таком скудном пальтишке, - быстро, еле
понятной скороговоркой скрипел морщинистый рот, - нашла куды приезжать, в дыру то нашу, кто ж тебе дурочке насоветовал? Жить здесь будешь. Христиан давно просил помощницу ему подыскать, старухе моей некогда с его ребетней возиться, постояльцев у нас хватает - Бог милостив. Как звать то тебя?
-Поля…
-Это Полина что ли?
-Ага.
-Ну, располагайся и доброй ночи…
Устало огляделась. Из сумрака выступали непонятные предметы. На стене колебалась тень от свечи, прямо над заваленным каким - то хламом диванчиком. Поля стряхнула все это на пол, не разбирая; легла, не раздеваясь, как и была, в пальто, сомкнула веки. Сон
пришел быстро, спасая от мучительных раздумий, шептал ей:
-Она не любила косметики и была настолько игрушечной…
Мне казалось, что она может поместиться у меня на ладони…
*
-Ага, нашли мне соню,- пробирался в сознание Поли ласковый голос…
Она отдернула ресницы и увидела золотистые пряди на сером шарфе, голубые искрящиеся золотыми рыбками глаза.
-Вы должно быть, Христиан?
-А ты должно быть По?- засмеялся силуэт и вышел.
Сонно потянулась и села.
В залитой утренним светом комнате было просторно. В углу стояли, навалившись друг
на друга, мольберты, у стены длинным рядком тянулись стулья. Кроме диванчика, на котором она спала, был еще письменный стол и платяной шкаф.
В Поле что то радостно взметнулось, скатилось в солнечное сплетение и зашевелилось божьей коровкой, зажатой в детский кулачок.
Силуэт возвратился, обернувшись обычным мужчиной…
Обычным, но красивым, подумалось ей.
- Пол подмети… скоро дети придут… и можешь сходить в булочную,
что за углом, скажешь что от меня… они мне еще за два натюрморта
должны… покормят.
Поля кивнула.
Молчунья какая то или случилось у нее что, думал Христиан, делая карандашные
наброски. А тонкое чутье художника уже прикидывало к ее фигуре греческую тунику,
распускало ее медные, как у девушек Тициана, волосы, собранные на затылке, пропускало
через них солнечные нити.
- А как это… Нарисована в стиле наив? – задумчиво спросила Поля, не поднимая головы, шаркая соломенной метлой по каменному полу…
Он улыбнулся, - Я поищу и потом тебе покажу, есть у меня один портрет.
Девушка сбежала по ступеням, поприветствовала сморщенного хозяина гостиницы, который драл за ухо мальчишку, за что - то отчитывая, запахнула на себе лучше полы шерстяного пальто, и не спеша, разглядывая фасады домов и темные витрины магазинов, двинулась по белоснежной улице этого странного городишки. По мостовой сновали экипажи с улыбчивыми дамами, обернутыми в шубки, на углу играли в снежки дети, сами белые, запорошенные снегом, точно снеговики… а с глубокого голубого неба свисали чуть розоватые совершенно одинаковые облака. Дивно.
В булочной ей дали стакан молока и пирожок с малиновым вареньем, заранее предупредя,
что бы приходила только два раза в день. Она завтракала, а со стены на ее пальчики, запачканные в сиропе, смотрели лукавые глаза поваренка в белом колпаке, списанного
Христианом с сына булочника.
Когда она вернулась, то в мастерской, скрывшись за мольбертами, уже сидели дети.
Поля тихо прошла, села на диванчик. Отсюда было видно их ссутулившиеся спинки.
Один мальчик от старания высунул язычок, беспокойно водил им по губам.
- Какая она для Вас… радость? Загляните в себя, откройте эту волшебную шкатулочку и перенесите на бумагу, - проникновенно вел урок Христиан.
Поля задумалась… глубоко – глубоко. Она бы наверно нарисовала радугу.
Вечерело. Пока Христиан пил чай, Поля откалывала высохшие рисунки, убирала мольберты, складывала кисти в коробку.
-Ты шить умеешь? Свитер прохудился… а да, иди сюда, портрет покажу.
С листа льняной бумаги смотрело на Полю женское лицо с отстриженными прямо по мочки ушей волосами, печальное, укрытое черным зонтом, от серого на синем фоне дождя.
-А почему стиль наив?- недоверчиво спросила она.
-Наив, в смысле наивный, детский, - улыбался ей Христиан.
-Приезжал к нам прошлым летом писатель… подарил мне.
*
Поля сумрачала… Христиан наказал экономить свечи. Лежала на диванчике, смотрела, как в черном квадрате окна рассеивают мрак фонари; как кружатся в их свете снежинки,
стекаясь в замысловатые узоры, словно стекляшки в калейдоскопе. Залезла на подоконник, обняла колени, губами стала целовать мерзлое стекло… стекло терпело, терпело, а потом дрогнуло и заплакало. Мелькнула чья – то синяя тень… Полино сердце на нее бухнуло и замерло… Тень возвратилась и стала усиленно тереть окошечко, там, где Полины губы оставили неровный, прозрачный овал… мелькнул горящий глаз, ресницами приказал – выходи. Она взметнулась, дрожащими пальцами зажгла свечу, и по долгому, черному коридору добежала до деревянной двери. Распахнула… а он близко – близко, почти напугал… уперлась пальцами в вельвет его пиджака… он тепло и тихо выдохнул, задув свечу.
Сидели в том же кафе.
Поля водила рукой по красному сукну, стыдясь ее беспокойности. Грим поймал руку, перевернул ладонью вверх, вложил марку с бабочкой…
-Твоя?
-Моя…
-Когда он приехал?
-Вчера.
-А где теперь?
-Я не знаю… я не знаю даже, как его зовут, - ответила смущенно Поля, опустила глаза.
-Грин…
-Официант, бутылку десертного кагора.
-Я видел, как ты вчера плакала… почему ты плакала?
Поля молчала… ей не нравились вопросы, и то, как мучительно нехорошо горят его глаза, но она сидела словно завороженная, его белым лицом, его детским изгибом рта.
- Грин твой выход, - шепнул официант - оловянный солдатик, покрашенный в черное, с белым флагом через руку…
В кафе стало тихо. У женщин, под натушеванными ресницами, заблестели глаза. По силуэту Грима стелился синий сигаретный дым… Он посмотрел в зал… на нее… скользнул по голым плечам брюнетки, и, вонзив взгляд в туманный воздух высоко на головами сидящих, тихо проникновенно начал:
-Нет у меня имени... оно потерялось в дороге из Престона в Челси...
Может его нашёл кто-то чужой и теперь носит...
С тех пор и варежки на шнурочках... что б так же вдруг не исчезли. -
Когда я без варежек, везде наступает осень,
Где бы я ни был... Давай не будем про грустно...
Но, конечно, бывает... и тогда высший сорт репризы...
Публика стонет... а я кусаю язык до хруста...
И, улыбаясь, слезами в партер брызгаю...
Да, я ходил с деревянным мечом на тигра...
Это было смешно... Видишь шрамы?
Но ты прав, - не для меня эти игры...
Пусть живут... согласись, - в них присутствует некий шарм...
А любимая моя - эквилибристка... идёт сейчас по трапеции...
Я за неё боюсь... она без страховки выполняет смертельный номер...
Слышешь как стало тихо? Ей не на что там опереться...
...Говорят, у неё от притяжения земного абсолютная автономия...
И если упадёт, то не вниз полетит, а вверх... (словно кто-то дёрнул верёвочку)...
Но, и падая вверх, можно разбиться... о звёзды...
Она влюблена не в меня... в отважного дрессировщика...
Когда она выполняет свой номер, мне не хватает воздуха...
...Посмотрю в зеркало, вижу - пряди под разноцветною кепкою поседели...
Над огромною бабочкой нечёткий овал лица...
Знаешь, стал забывать, как я выгляжу на самом деле...
Когда я смываю грим, он не смывается...
Грим напился. От него пахло вином и терпким одеколоном, сжал ее в охапку, что и не пошевельнуться, и уснул. А она лежала, счастливая и беспокойная, без сна, и маленькие жемчужные слезинки изредка скатывались в медь волос.
*
-Мы с Вами уже написали печаль, радость и любовь,- говорил Христиан в разинутые ротики,- Сегодня будем изображать боль… Не правда ли, на улице сегодня ужасная погода…северный промозглый ветер гонит фиолетовые тучи, голые ветви деревьев, как руки вздеваются к серому небу… Возможно сегодня божественной природе больно… Мы видим картину ее боли, но без рамы, без багета… Так вот, загляните поглубже в себя и откройте этот заброшенный чуланчик…………
Полю усыпил голос, она уснула за столом, уронив голову на руки.
-Грин, надо же! Привет дружище! Ты к нам надолго?
-Да я вообще то проездом… потерял тут у вас «Кающуюся Марию Магдалину»,
вернулся утром – вдруг еще найду… Христиан, тебе от жены моей - привет и сердечный поцелуй… но целовать, я тебя конечно не стану…
Поля проснулась… смех замер где-то в коридоре. Смышленые детские профили сосредоточено не отрывались от дощечек, скрипели стульями их неуемные тельца. В коридоре невнятно шептались…
- Что за Мария? Я ее знаю?
- Да вряд ли. Подобрал я ее… сутки вез. А теперь места себе не могу найти. Снилась мне ночью этой… ну вообщем…
-Ну да… понятно… заболел… Где остановился?
-Да здесь, взял у старика комнату на двое суток…
-Как твоя книга?
-Да так… вяло расходится… есть новые стихи, вот еду, в печать отдавать…
-Ты хоть бы раз сам у нас почитал… А то все лавры и воздушные поцелуи Гриму…
-Он что мои стихи декламирует?
-Ага. В литклубе по вечерам… только вот он автора скромно умалчивает…
-Да и ладно… мальчишка же…
-«Мальчишка»… да он совсем бешеный стал… как будто сжигает его что изнутри…
- Ты знаешь… мне правда, все равно… у меня период сейчас такой - БЕЗ... безамбициозность, беспринципность, безволие и безталантливость тоже…
-Грин, да ей Богу, твое БЕЗ случается со всеми время от времени… найдешь свою Марию, увезешь ее в горы месяца на три и пополнишь свой душевный и творческий баланс.
-Да… возможно…
Северный ветер с голубых арктических берегов, с чешуйками тамошнего сияния, распахивал Полино пальто, хватал за ноги, ворошил на снегу следы. Над головой волнами катились черные тучи. Городишко сделался серым, как карандашный набросок Христиана.
Поля шла к Гриму. Почти бежала. Вместе с Полей бежало Полино сердце… еще быстрее, чем бежала Поля. И даже прохожие слышали, что бегут двое.
Они увидели его одновременно.
Прижав девицу открытой спиной и темным теменем к входной двери литклуба, Грим целовал ей шею, от его дыхания медленно запотевало стекло вокруг розовой асиммитричной снежинки – его ладони. Поля подошла, через стекло коснулась ее пальчиками и спешно растворилась в сумраке улице.
*
Грин сидел на окошке, слюнявил огрызок карандаша. На белом, зарешеченном черной клеткой, листе блокнота было написано: кукла………
Хотелось проникнуть в нее, не просто глубоко, а очень глубоко… проникнуться ей.
Скрипнула дверь…
-А…Грим…
*
Она пришпилила чистый лист к мольберту, достала тоненькую беличью кисть… боль…макнула кисть в акварель…
*
Он стоял, чуть пошатываясь на сцене, готовый к выходу, сжимая побелевшими пальцами заветный блокнот…
*
Грим лежал на полу, красная струйка крови с рассеченной брови заливала левый глаз, а правый смотрел, как с заштукатуренного потолка падают звезды Большой Медведицы…
*
Христиан подошел к плачущей Поле, тронул ее за плечо… она отпрянула. К Христиану с льняного листа тянула руки маленькая сиреневая фигурка, стоящая на изумрудной ладони…
*
-Дамы и господа, Грииииммм!!!!
-Когда ты в черном платье проходишь по карнизу мимо моих окон
я задерживаю дыхание на самой высокой ноте на самой тонкой
а в груди моей бабочка разрывает крылом свой кокон
ей становится тесно бьет крыльями изнутри словно током
в длинном черном платье ты углем нарисована
так что тебя не сотрет уже ни участковый и ни всевышний
я хочу подарить тебе красный красивый цветок но розы все сорваны
теми кто до нас был здесь они же срубили весь лавр и съели все вишни
мимо окон моих по карнизу и ветер бумажное небо комкает
в моем мире заплакали боги и вымерли римляне
я шепчу на наречии варварском в темной комнате
отомри меня отомри меня