1.
Откуда берутся мысли?
Откуда приходит нежелание жить?
Откуда приходят числа:
16-е, 19-е, 20-е,
в которые я мог думать только о том,
что тех 20-ти, 25-ти, может и 30-ти лет, что мне остались,
мне никак не прожить?
30 лет одного терпения.
Еще 10000 дней, десятки тысяч одинаковых дней:
из одного терпения.
Интересно, почему смерть тогда страшит ничуть не меньше, чем раньше?
Жизнь, которая кажется бесконечной,
……………………………………….............невыносимой,
…………………………………………………….............непреодолимой.
Смерть, ее запредельный ужас:
неизбежность, которой не достичь.
Некуда деться, некуда и спастись.
Смерть – это не мой союзник.
Я – это мой противник.
Я и моя жизнь.
Мои глаза не могут больше смотреть.
Не могут видеть. Я их закрою.
Я не могу больше мысли строить.
Я неспособен информацию обработать.
Я неспособен воспринять и усвоить.
Я давно не могу спать.
Я также не могу сидеть,
………………………….........стоять,
……………………………………........ходить
…………………………………………….......и лежать.
Я несчастлив. Я не могу умереть.
Я
………не могу
……………………...смотреть.
Как же болят глаза.
И голова.
Я не могу еще больше курить.
Несчастье рвется в середине груди.
Мысли мои грязны.
Я представляю картины,
за которые даже вам становится стыдно.
Рука на ширинке, но я не могу.
Я слишком устал.
Я не достал.
Я все сделал только 15 минут назад.
Алкоголь – это яд.
Меня эта музыка злит.
Я не могу ее больше слышать.
Я хотел бы из себя выйти.
И вышел.
Я больше не могу быть.
Я
……….не могу
…………………….....прекратить.
Я все-таки открываю глаза.
Кто же там?
Игриво так: «Это я!»
……………………….......Сука, бля!
У меня просто новая,
………………………........очередная,
……………………………………............моя
депрессия.
Но ведь все пройдет через 2 десятка ****ей?
То есть около 40-ка, 45-ти, может и 50-ти дней?
2.
Дождь поливает снег.
Какая нелепая в этом году весна.
Грязная,
…………как ты скупа на радость!
Совсем как я.
Как ты меня нашла?
Зачем ты ко мне пришла?
Гостья незваная,
неназванная.
Ты вызываешь жалость.
Совсем как я.
Как вызывают врача
больному пороком дня;
больному почти всеми пороками.
Спроси у себя хоть раз,
что происходит за
оббитыми тобой порогами?
Я об этом писал рассказ.
Всю первую половину дня
я размышлял
над размытыми водой строками,
над пропущенными тобой сроками.
Лучше бы ты позвала
лучшего мне священника.
Лучше бы ты прочла
все, что было о тебе написано.
Глупые слезы твои
для другого приберегла.
Лучше бы ты прочла
мне молитву «О счастье истинном»…
Но ведь ты и на слезы скупа,
ненавистная.
3.
В церкви.
Комнат светокубы:
простые три измерения.
Ах нет, ведь есть же еще и время,
мне о нем не забыть бы.
Плавно течет толпа,
плавно стекает свет,
шаг и кашель, за волной волна,
полированный мел – паркет.
Кто-то снова возвел ковчег,
и пустил по волнам в бег.
Будто в трюме мы сгрудились.
Мы серьезны. Мы вслушались.
Но корабль дает течь,
людское море должно стечь
сквозь открытую настежь дверь
(в мир иной).
Мне сказали: «Ты знай и верь,
не один ведь ты у нас такой».
В луче солнца неярко пламя
прииконных свечей кудрявых.
Так и вера моя: упряма.
Ее прячу в стыде упрямых.
Блики солнца в оконных рамах.
Птичьи гнезда надежд уставших.
Жирным слоем бальзам на ранах:
Авве Отче, покой нас, павших.
Предпоследним шагнул на улицу
и был вынужден долго жмуриться:
я преследовал ощущение
отпущения греха избавления.
Я испытывал странное чувство:
ведь я мог бы стать существенно лучше.
4.
Забыть.
Облака, что серее серого,
затопили все небо белое,
ветер волны все гонит к берегу,
это море все, море с севера,
это море с немецким именем,
пей да пей молоко тумана
прямо из-под июня вымени.
Если б знать на билет обратный,
я давно бы его выменял.
Улетел бы за крыш раскаты,
до черты, до земли заката,
и забыл это небо мелкое,
это море, изо льда вытопленное,
этот город, людьми вытоптанный,
ледяные и летом отмели,
и себя, и судьбу, и прошлое -
все что люди от века прокляли -
все плохое и все хорошее.
5.
Пустота моего отца живет во мне. Это наш с ним родовой признак: видеть пустоту жизни и не видеть в ней ничего, кроме пустоты. Даже случайно брошенные семена дают всходы. Она проросла сама из им посеянного.
Из пролитого им семени.
Без его внимания и даже против его желания: дала всходы и живет.
И растет.
И приносит новые плоды.
Аккуратно так, из года в год.
Как дворовая сука дает приплод.
6.
Монолог.
Поздние сумерки долгого летнего дня. Июньская ночь все еще холодна. В комнате стальной темно – синий цвет. В убранной комнате беспорядка нет. Все ушли. Все углы превратились в прямые. Все расставлено по своим местам. Я подмел и вынес весь оставленный приходившими хлам. Я даже убрался в сортире. Чистая геометрия мебели, четкие линии, черные прочерки в густеющей синеве. Между ними сама пустота. Я в пустоте. Я в порядке. Моя жизнь замерла, и я могу хоть немного подумать о совсем посторонних вещах и совсем не думать о посторонних мне людях. Я начинаю думать о том, куда же делся мой детский страх. Почему он превратился в приступы ярости, судорожные, как женские удары в пах. Тихо как редко бывает летом. Даже часы стоят. Те, кто отсюда ушел, уже, наверное, спят. А может, лежат и меня ненавидят. Мне все равно. Уже так давно, что я начинаю думать о том, что так быть не должно. Должен быть кто-то, нельзя же все время вот так одному. Мама так говорит. Но мама – это совсем другое. Мама – это что-то совсем родное. Я очень люблю свою маму. На этой кухне я всегда один в воскресенье, с тех самых пор, как стало важным, что следующий день понедельник. Меня продали в рабство миру. Рабам нужно держаться вместе. Рабы как звери в одной квартире. По одному их как бы и нет. Но было сказано: мне все равно. Я ленивый и умный раб. Когда-нибудь я убегу. Я мечтаю о том, что смогу. Я хотел бы нарисовать портрет себя в этой комнате. Ничего другого я здесь не вижу. Когда я пишу, то буквы становятся больше. Я не пишу писем. Интересно, для чего я тогда пишу? Дым сигаретный в воздухе надолго виснет, потом пропитывает мою кожу. Неужели когда-нибудь я и себя уничтожу? Я ведь уже пришел к невозможности смысла. Я не вижу возможности такой постановки вопроса. Мне остался лишь шаг до ничто. До того как решить, что после смерти от меня не останется даже следа. До самоубийства души. До понимания, что смерть также бессмысленна. До желания не мельтешить. Здравствуй, страх, вот, оказалось, где ты. Теперь я только боюсь. Этот страх – моя судорога. Эта боль – мой спасательный круг. Это уже взрослый страх. Он возрос. Это мой настоящий друг. Вот и ночь, как всегда вдруг. Сегодня я, наверное, быстро усну, а проснувшись, продолжу эту игру: начинай с любого листа, через пару страниц я на эту совсем новую для себя тему снова перескочу. Сам не заметив как. Сколько лет я уже в этом болоте? Сколько слов уже сказано, сколько раз уже было описано, все на этой одной единственной ноте? Тянешь, тянешь, уже и воздуха, кажется, нет. Потерять бы сознанье, но это был бы слишком простой ответ. Мой путь – это борьба за посмертное существование. Борьба только с самим собой. Кухня давно потеряла свои очертанья. Полночь вернулась. Если время идет по кругу, то все возвращается; возвращается, как к себе домой.
7.
Судьба моей любви – остаться без ответа.
Быть может, это и моя судьба?
Остаться без ответа.
………………………......Пройти бесследно.
Тяжелый жребий,
………………………......даже для поэта.
8.
Как же растет душа?
Просто со временем?
Просто во времени?
Как вызревает слабость?
Становятся тоньше нервы?
Возрастает усталость?
Это и есть цена,
которую следует уплатить?
Любой взрослый мужчина должен:
оплачивать
……………….свои
………………………….счета.
Должен успеть спастись.
9.
Я качаюсь на волнах прошлого.
Для защиты от вод забвения
слов ковчег я построил временный,
принимаю на борт уверенно
сотни душ, воскрешенных памятью.
Я улыбкой их всех приветствую,
нахожу пару слов для каждого,
ожиданье снимая с якоря,
я командую нам отплытие
из дрожащего света гавани.
Наш корабль, тяжело нагруженный,
сел на мель в полуночной заводи,
и, покинув ковчег, услужливо
я ступаю на волны памяти.
Я Спаситель своего прошлого,
в сотый раз воскресив ушедших,
я читаю ушедшим проповеди,
чтобы быть вместо них распятым:
новый крест над потопа наледью, -
И достигнув земли рассветной,
обессиленный засыпаю.
Их спасенье оказалось пленом,
не Спаситель я, а тюремщик,
лишь об этом я забываю.
Божий дар – забывать прошедших,
божий дар… Мне почти неведом.
Может, станет моей наградой,
если так поплывем когда-то:
перевозчик, а я лишь следом?
10.
Лето в Москве.
Нет, нет,
в этом городе никогда не бывает тихо.
Здесь даже стройка
……………………….....дождем умыта.
Здесь грязь стекается
……………………….....к ногам прохожих
- (вот также свита
……………………......спешит за принцем) -
и здесь прохлада
……………………….....ручьем по лицам
у непохожих.
Здесь продувается
……………………….окно, открытое в году 2 месяца,
в другое время
не открывается,
……………………….а отрывается,
чтобы проветрить
……………………….насквозь прокуренное -
попытка выветрить
……………………….то, что надышано,
попытка выстудить
……………………….то, что здесь пишет,
почти безумная,
почти бессмысленная,
почти единственная.
Так странно босыми ногами ощупать пол.
В году 2 месяца
………………………...как приобщение
к чему-то теплому,
……………………....почти запретному,
почти забытому,
………………………...к чему-то липкому
некрепко сбитому,
………………………...чему-то летнему.
Доска паркетная,
……………………....желтком окрашена,
насквозь пропитана
………………………...почти – улыбками:
улыбки, спрятанные за губами,
улыбки, снятые с губ руками, -
не смеха ради,
………………………...а просто радость,
чему-то редкому,
такая редкая.
Так странно воздух
………………………ощупать кожей.
Сидеть в истоме,
………………………раскинув руки,
и слушать улицы.
………………………И слышать звуки,
и взгляд стекается
………………………к короткой юбке,
и все сползается
………………………к полдневной скуке…
Мне причитается:
………………………коробка света.
В году 2 месяца.
Настало лето.
11.
Четверг.
Короткое летнее утро
долгого летнего дня.
В воздухе запах жары,
предчувствие запаха моря,
предчувствие длинного полдня, -
лучшее из доказательств
невозможности января.
Солнце широким кругом,
солнце на всю округу.
Первая капля пота.
Сегодня опять суббота
на всем пути до работы, -
лучшее из доказательств,
что жизнь меня все же баловала.
12.
Голуби слетелись на мое окно.
Царапают когтями железо подоконника,
выщипывают и выстукивают
все уходящего дождя дно.
Врачи.
……….Телефонисты.
………………………..Дольники
царапающих звуков.
………………………..Так все же, кто?
Кто вас привел сюда? На самом финише
нас разделило лишь одно стекло.
Благая весть из нежно – серого
или угроза?
Напоминание о чем-то сделанном.
Мечты из плоти, ангелы навоза
мне принесли известие:
- без адресов и текста -
- протокол последствия -
они приносят каждому его.
Они не возвращают к радости,
лишь беспокойно ерзают на жестяном насесте
своей усталости.
Сегодня днем
мы с ними смотрим серо – сизое кино
грядущего дождя.
И беспокойно ждем.
13.
Подмосковье.
Все изменить, не значит измениться.
По вымоленной у небес глуши -
за тиграми ушедший витязь -
я прохожу тропой, которой уже
наверно змеи, если взять без чешуи.
Все изменить, и даже эти лица,
стараться мудрый воин не спеши.
Дорога здесь лишь грязь,
в канавах вечны лужи,
и вечна неустроенность души.
14.
Слова, готовые сорваться с губ,
так редко лгут.
Поверх артерий рваных труб
наложен жгут.
Слова не сказаны, изволь,
зачти за труд.
Ведь завтра память или боль
их все сотрут.
15.
Я бы хотел научиться любви у собаки.
Это должно быть очень странное чувство,
если Бог в твоей стае главный охотник
и главный участник драки.
Когда в него можно уткнуться носом.
Может, я и дорос бы
до преданности, но не коровьей,
а безусловной. Телесной.
Не задавал вопросов.
Только смотрел внимательно и осторожно,
стараясь не задеть и взглядом,
даже взглядом искал награды.
Честной.
……………….Воскресной.
Если это возможно в принципе,
я бы хотел научиться, поворачиваясь спиной,
выражать свою нежность,
но не телячью, -
………………….собачью, -
и доверие без уловок,
до всех подтасовок и перестановок,
до всякой игры.
Я бы хотел научиться ценить
прелести конуры
и все преимущества
……………………….скученности.
Я бы хотел научиться у собак их любви
и их неразменной уступчивости.
Я бы очень хотел уступить себя чуду
ощущения близости,
и потом им делиться как вирусом
с теми, кто ближе других.
Быть готовым даже на низости,
лишь бы остаться своим.
Ведь это бы значило оставаться в живых.
Я бы хотел любить жизнь как собака.
Даже собачью.
…………………На сдачу.
Мне нужен звериный инстинкт
выживания в северном городе.
Отыскать лабиринт,
на минуту забыть о голоде, -
в этом я бы нашел свою гордость,
как любая собака находит свою.
И чаще всего единственную.
16.
Дожди первых дней осени я встретил в деревенском доме, в комнате светлого дерева, на последнем из двух этажей.
Деревья ссыпают капли ушедшего дождя на черепицу и в водосток.
Сеют сумятицу.
Воображение разыгрывает целые спектакли: перестук капель становится разговором, потом шагами, и звуки настоящие мешаются с выдуманными, и вскоре уже нет между ними разницы.
Капли – шаги.
Их так легко спутать.
Кажется, будто кто-то поднимается по лестнице прямо ко мне, но оказывается, что это только вернувшийся дождь.
Все то же самое можно сказать по-другому,
уместив в три полустроки.
Выпустив воздух из моей тоски.
Капли по крыше.
Кто-то ступает по лестнице.
Это ко мне поднимается дождь.
Дождь перебирает листву.
Ветер встряхнул всю крону.
Птица ли там взлетела?
17.
Впереди целый длинный день.
Все короче
тень ночи
и мне шевелиться лень
под тяжестью пуха
перины,
даже сползшей до середины
пупка.
Я занимаюсь настройкой слуха
и разглядываю паука.
Все-таки здорово, что я не муха,
и спокойно лежу пока
он строит плотины
перпендикулярно течению жизни
насекомых,
заштопывает оба моих окна,
зашивает как раны,
прямо поверх все того же ветра
быстрыми пальцами молодого хирурга,
врача – новичка.
(Рифма выводит на демиурга
даже меня, дурачка).
Дружище, заштопай–ка мне глаза.
Я бы проспал полвека,
выспался до человека,
вызрел бы до старика,
и подыхал бы тогда как положено,
а не так, как сейчас:
взъерошено,
бросив вожжи,
спустя рукава.
18.
Не потому ли мы все так ждем
шанса на другую жизнь,
что это шанс на другую смерть?
Мы так ждем, что готовы уверовать в вероятность.
Собирая по крохам миллионные доли процента,
мы заучиваем речи любого лжеца,
лишь плел то что все,
клал румяны на кожу лица,
возбуждал интерес, как возбуждают самца
мнимым отказом и пальцами, опытными в ловле момента
на ложе живца.
Это лето
было холодным, как сама смерть.
Как моя постель,
Если встать и курить у закрытого на ночь окна,
не зажигая света,
чтобы спрятаться в тени огонька
сигареты,
одной из тех многих, что убивают меня
до рассвета.
Все дело в том, что все успевает остыть,
и подоконник, и кофе, и даже планета.
Дело только во времени.
В скорости света.
Дело в том, что она конечна.
19.
Прогулка с дочерью.
Девочка, слабая как дуновение,
белизною сравнимая с оцепенением,
ломкостью черт в отца:
то что стало у него характером,
у нее желваком и пальцами,
и красотой лица.
Выплыв луною в дверном проеме,
не отводя глаза,
она медленно плавала в водоеме
паутиной заросшего воздуха.
У высокого порога стеснения
прямо против меня
перебирала пальто до последнего,
будто у зеркала.
Но все же навстречу нам двинулась улица, –
автомобили мелькали горками,
мелькали прохожие,
……………………….ссыпались горстками, -
она взяла меня снизу под руку,
наверное, чтоб удержать - (ся).
Ее ладонь согревает мне локоть,
а глубокий карман мою,
и даже если на запястьях перчатки:
- я ее чувствую.
Проезжая затем три станции,
посерев у оконных луп,
мы молчим с воробьиной грацией
под коленно – колесный стук.
Так я узнал, что красавицы
больше не носят губ.
И еще ее взгляд теряется
и как-то сутулится вдруг.
20.
Я все время пишу стихи,
в которых существенно больше тоски,
чем лирики.
И еще собираю грехи,
выцеживаю их из руки,
собранной в горсть, словно для крестного знамения мУки.
Говорят, это часто делают даже монахи
и иноки.
Возможно ли, что тоже от скуки?
21.
Сырые, полутемные дворы,
московские сады Семирамиды,
в них засыпают даже комары,
а дети избегают игр.
Здесь птицы прячут голоса среди листвы,
их стаи в воздухе висят на волоске,
их ветер смоет, как прилив воды
смывает вязь на вымокшем песке.
Здесь полуночь, здесь спутаны кусты,
и волчьей ягоды густое изобилье.
Здесь нет волков, -
………………………из хищников лишь кошки да глисты, -
две старые березы и осина.
Людские норы здесь особенно пусты
и чисто прибраны для скромного обеда,
но люди здесь не злы: давно уж на кресты
здесь вешают одни ковры и пледы.
И время здесь растет как дерева…
Я долго здесь прожил, на рыбной ловле
терпения, и все дивился я
………………………………….......невызревшим цветам на простыне
и голубому за надломом кровли.
Но главное: жизнь можно проходить.
Здесь можно проходить до перемены
весь курс наук от термина «любить»
до теорем: «Побег и есть измена».
Но главное: жизнь может проходить.
Как рана. И болезнь. Без сигарет удавки
до перемен ведь можно и дожить,
пересидев старух на грязных лавках.
22.
Еще один монолог.
Ты все теряешься в голубом. Твой самолет как бумажный, а в нем: пилот важный, пилот отважный тебя увозит как будто тайком в такую протяженную даль, что тебя там и не отыщешь, даже через печаль. И поэтому пальцы опять что-то в кармане щипят. Уж не тебя ль? Ты ведь обязательно должна быть наказана, хотя бы и в моем лице. Ты ведь еще помнишь, как мы где-то гуляли, ты была еще в этом ужасном платьице? Но тогда было лето, а сейчас весна. А еще, ты помнишь, как мы где-то сидели, и ты все время врала, что боишься остаться одна? Интересно, зачем ты все это выдумала? Ну, ты ведь должна еще помнить кровать? Ты никогда не могла в ней спать, а я не мог спать пока ты в ней. Мы мешали друг другу скорей, чем любили. Или так, зачем мы друг друга щадили, если любили? Любовь должна быть очень требовательна. Мне кажется, ты сейчас улыбаешься. Пьешь сок и нелепо скалишься, как обезьяна. За все, что случилось, я опять заплачу из своего кармана. Так происходит всегда, даже если я не совершаю покупок. Мне говорят, что это нормально, что я ведь мужчина, что это и есть причина, как будто это может иметь значение, как будто это может иметь отношение именно к нам, нашим ежевечерним разрывам. Зря ты все-таки так улетела, еще бы пару дней побыла. Да, я все помню, из нас двоих ты ведь женщина. Вы любите делать так больно, чтобы вас помнили. Вам ведь обязательно надо, чтобы все было вовремя. Не очень понятно, зачем это вам, но надо. Сука! Ты, наверное, рада сейчас. Ну, разумеется, все то же самое и на этот раз. По-другому и не бывает. Ты своего добилась. Красивый самолет летает. А ты так и не изменила – (сь).
23.
Воробьи.
Щенята с крыльями,
визжат и копошат,
все делят что-то,
сильный только рад,
а слабому досталось на орехи.
Все как всегда,
все как у всех,
везде расставлены все те же вехи.
Законы жизни: если ждет тебя успех,
то остальные тоже ждут свои успехи,
но от тебя.
А воробья
ждут крохи с моего стола,
упорная мышиная возня,
и только час потехи.
24.
… но ведь есть же еще и осенние птицы,
стаями расцветающие в оползающем небе,
изменяющие форму цветка,
вытягивая свой полет и шеи
по ветру,
по направлению юга.
Дыхания
может им не хватить, но не пищи,
если не изменить названия
их оперенья, размера и образа жизни,
не услышать их всех на другом языке,
хотя бы и на латыни.
Важно, что для них все уже изменилось. Отныне
и до весенней полынной пыли
они уплыли
по молочной реке,
далее по темноте
и до кисельного берега.
А для нас их расцветы и их побеги –
это то, что и есть привычка.
Мало кто чувствует себя покинутым,
зная,
что все возвращается,
зная,
что круги замыкаются,
зная,
что кончаются спички,
даже зная,
что ничего уже не изменить.
Родившийся человеком может забыть
о полетах и не думать о птицах,
может думать о детях, делах и границах
возможного,
может стать всех умней, но не сможет летать.
Хорошо, если сможет еще раз удивиться
встревожено,
увидев, как все опадает опять:
ведь это значит, он жив и умеет писать.
25.
Как-то совсем уж неслышно в эти два месяца,
отцвело, облетело, и спуталась с черным трава.
Казалось, вчера еще не найти было ветки, чтобы повеситься,
а сегодня - полная свобода у выбора.
И как-то незаметно холодало. Ночной мороз уж сковывает ход
часов и растянул тем самым расстоянья,
от пункта А до пункта Б шагов
теперь как будто нужно сделать больше:
все относительно в простейшем из миров.
Я не заметил осени, стал тоньше.
Заметил только сорванный покров.
26.
Наверное, мальчишки играют:
запустили воздушного змея,
собранного из птичьей стаи.
Этого я не умею.
На холоде я немею, -
первый в ряду нас двоих, -
вспоминаю,
как мы с тобой листали
распотрошенный блокнот облетевших деревьев
шагами,
…………как двумя пальцами брали
сухие страницы перьев
в поисках иллюстраций.
Куда-то ушло все время,
пока мы плоты вязали
для этих небесных граций.
Я в детстве еще заметил,
что у любого полета не бывает больше двух станций.
Только тень пробегает пространство,
сложившись до междометий,
как любой наш с тобой разговор на ветру.
Эта осень – рассыпавший облако вор.
На оконном стекле отпечатков мы чертим узор
поутру.
27.
Фонарь луны на черном чердаке.
Возможно, с обыском. Какое преступленье
здесь совершалось два десятка лет
в отсутствие людей? Повсюду тени,
и даже пыль своей обзавелась:
я осторожненько, на самом уголке,
но сразу всполошился весь балет
и за кулисами сменилась власть.
Как-то быстро меня здесь поймали.
(Надо было, конечно, в подвале).
С поднятыми вверх руками
на простой деревянной раме
слухового окна,
………………………..полузакрытого,
я шарю глазами
и выслушиваю обвинения
………………………..полузабытого.
Да, Вы правы, я здесь, чтобы красть
то, что предано было забвению
и передано на вечное хранение тлению:
мои страхи. Там, вы видите пасть
повешенного за левую руку?
Я подопытный кролик, я двигаю вперед науку,
скрещиваю минуты, проведенные здесь,
с теми из детства.
Отрубленная кисть его правой
достанется мне в наследство.
Александр Второй, Кровавый,
пОбыл, да и не вышел весь.
28.
Все что ползет, мне сразу напоминает о змеях.
Вот этот поезд: без чешуи, без папирусной кожи…
Окно розовеет
и свет из-под лампы свернулся на нем.
Любимый попутчик, мы так похожи.
Я думаю, знаю кто ты, ты прохожий,
встреченный мной на аллеях,
опрокинутым в лужах под моросящим дождем.
Ты тоже спешил в темноту под зонтом,
мечтал о постели,
о книгах, вине, об окончаньи недели,
о том,
чтоб подобно собаке свернуться клубком.
Вечерами мы с ним неразлучны, поневоле поверишь
в наше родство, когда видишь его за стеклом,
лишь только стемнеет. Он, наверное, тоже
пишет все, что он знает о детях,
и спивается днем.
Пока ехал, он прожил не меньше столетья,
но если выключат свет, он исчезнет бесследно:
он не может без ночи, стекла и без света, -
мы молочные братья с несчастным и в этом.
Мы с ним вдвоем.
29.
Опустошение.
Пустыня. Пустошь. Снова тошнота.
Наградой снова стало самобичеванье.
Мы, флагелланты 21-го полка,
хорунжие от самосостраданья.
Вот что существенно:
шлепок, потом в ладони потроха
- судьба коровья! –
и немного крови,
под тяжестью шипит сковорода,
высвистываю ноту фа,
растягиваю легкие в меха
аккордеона.
Затем:
я вырезал из губ слова
и рассадил по клеточкам листа
всю стаю певчих букв,
украденных у разоренного гнезда,
я снова написал: хоругвь, -
и снова подступила тишина,
как муть со дна заросшего пруда,
если начать тонуть.
30.
Бродскому.
Вот этот башенный кран, -
он здесь за символ вечности, -
вот памятники моей беспечности,
вот детский гам.
Поверь, от точно где-то там.
Вот тут керамика и дерево. Стекло.
Все дешево, - мне тоже ведь везло, -
под розою гниет стакан,
в руке гниет еще один, -
все грани пересчитаны как четки, -
к стакану не хватает водки,
но магазин закрыт на карантин.
Обычные дела. Еще погодка…
Она здесь хуже палача,
палач хоть рубит от плеча,
и четко,
а тут болеют все,
но больше дети, -
несправедливо, как и все на свете, -
так и живут, как птицы на кресте.
Вот тут у нас во всей своей красе
альбом из близких душ - (звонить по средам!) -
рассеяны большим набегом
по очень средней полосе.
Почти по-старому? Чего же ты хотел?
Рабы не мы и рыбы также немы.
Конечно, невозможны перемены
в стране, где страшной в моде передел.
Как ты бежал за тридевять морей?
Ты молодец, не каждый бы сумел
пройти свой путь до самых Дарданелл,
сжав зубы, не разжав горстей.
Мне кажется, ты не любил людей.
Ты увозил себя, слова и скуку,
но не взошел как многие на муку,
ты был умней.
Мой мертвый Бродский, ты же был еврей
и никому не отдал бы ты лиру.
Но вот и ты – (благословенье миру!) –
своих не соберешь костей.
Зато теперь ты здесь почти пророком,
«из мартобря» строчат кому не лень,
и даже женщины глотают тень,
хоть ненароком,
твоих скрипучих строф. Последний нищий
из твоего белья выламывает стих.
И все же жаль, что ни один из них
о бабочках так больше не напишет.
Теперь прощай оставшихся в живых,
наверно, нет у вас другой работы,
и если доживу я до субботы,
то мы не встретимся с тобой, старик.
Скажи, отрезал бы ты мне язык,
когда бы мог бы?
Я бы отрезал.