ИЗА КРЕСИКОВА
К МНЕМОЗИНЕ
СТИХОТВОРЕНИЯ
1
К ДРУГУ-СТИХОТВОРЦУ
к В.К.
Сколько раз говорили тебе – не рифмуй!
Мол, зачем, ну зачем эти рифмы и строфы!
В ожиданьи земной катастрофы
лучше дай разыграться седому и злому уму.
В девятнадцатом было легко: полистай,
как там было легко: росы, слезы и розы…
А теперь все кричат, что уродство и есть красота,
и стихи погибают в свидетельство прозы.
………………………………………………….
Всё же, с чем, дорогой, в новый кинемся век?!
Что же взять нам взамен в те круги, в те спирали?!
Там в тумане и мгле большелобый стоит человек
и – ни рифмы, ни музыки нет, ни печали…
*
2
РОССИЯ-МАТУШКА
Кривляются, хохочут и кричат…
Слова их лопаются точно пузыри…
Россия-матушка, дрожит твоя свеча,
а ветры воют от зари и до зари.
И побрякушки дикие бренчат
в тумана рукотворной мгле,
но нет журчания Кастальского ключа,
и нет морщин на сглаженном челе.
Ну кто же выпустит из клеток птиц,
Россия-матушка, в родные небеса,
чтобы увидеть просветленных лиц
прекрасные забытые глаза?!
*
3
К ЕККЛЕЗИАСТУ
Когда сломает ногу новый век,
и костная мозоль срастит края над бездной,
падет на нас с небес целебный снег,
врачующий, но ныне неизвестный.
И слог высокий к нам придет из снов.
И вот преобразится этот мир зловещий;
Как страшно, что исчезла из стихов
изысканность, как женственность из женщин.
Ведь не пропало в бездну ещё всё?!
Крути, Екклезиаст, крути же колесо!
*
Куда плывете вы? Когда бы не Елена
Что Троя вам, ахейские мужи?
Осип Мандельштам.
(«Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»)
4
Тугие паруса натягивал Гомер.
Корабль любви исчез в тысячелетьях.
Какие мне придумать междометья,
чтобы достичь сиянья вечных сфер?!
Чтобы достичь сиянья вечных сфер,
где тот корабль плывет, всё позабывши.
Эй, там, на корабле! Послушайте, Гомер!
А он – всё выше!
А он – всё выше! И – так бедно на земле.
Кому, кому нужна любовь Елены?!
Спустись, корабль, на парусном крыле
в бесстрастье нашей ойкумены…
*
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Борис Пастернак.
(«Гамлет»)
5
И вновь свой монолог для нас читает Гамлет.
Рассчитан шаг. В ушах столетий звон.
Спустись с подмостков в мир наш, юный Гамлет!
Я знаю, как ты стар, как горечью силён.
Что – смерть тебе?! И что тебе подмостки!
Пускай на них играют на трубе.
Здесь тоже жить и умирать не просто.
Как объяснить нам всё это тебе?!
И нам нужна медлительная шпага
с раздумьем на конце, летящим прямо в цель!
Сойти с подмостков! В этом есть отвага –
жить на земле и дуть в свою свирель.
*
6
ПИСЬМА
Твои письма всё реже и реже.
Всё короче, короче, короче.
На дороге холодной и снежной
червь какой-то, наверно, их точит.
Раньше чудилось мне, как из писем
кровь твоя обжигает мне жилы.
Где теперь те кровинки зависли?
Или тайный их путь поразмыло?
Всё живое конечно и бренно.
И везде есть от рая и ада.
Все моря – лишь вода, соль и пена.
Только Черное море – отрада.
Ну, отрада, успех и удача…
Еще много такого на свете,
и так мало мне всё оно значит…
Только письма – любовь и бессмертье!
*
7
НЕТ НАЗВАНЬЯ
О что это в груди, что давит изнутри,
не помещаясь в ней, в сей тесной клети?!
Ты это выдержи, я говорю, - не говори,
что эта боль тебе сгибает плечи.
Но что это в груди?! Что спряталось под кров?!
Что, что меня терзает, боже мой, не знаю.
В висках пульсирует моя чужая кровь,
и я её не понимаю.
О что это в груди – и так из ночи в день,
и в ночь из дня, и нет ему названья
ни на земле, ни в небе и нигде.
Века прошли – и нет ему названья…
*
8
«Я» и «НЕ Я»
Памяти ушедших друзей
…И постигая ужас бытия
ищу вокруг надёжные приметы.
В миры иные канули друзья.
советы их, заветы и запреты.
Осталась в мире Я как только Я,
себя, любимую, лелея и прощая.
Но где ж оно, пристрастное НЕ Я?!
Пропасть мне без него, я это знаю.
Его я вызываю, зубы сжав.
Оно – НЕ Я –меня ночами гложет.
И Я безвольное встает пред ним, дрожа,
когда оно огнем идет по коже.
НЕ Я сильней и праведней, чем Я!
Тревожней его голос, выше, чище –
звенит, трепещет, - и сникает Я,
и слушает, как ветр НЕ Я в нем свищет.
О дорогие дальние друзья!
Я не одна в своем греховном теле,
чтоб, постигая ужас бытия,
Я И НЕ Я до вас дойти сумели.
*
9
У МОРЯ ВЕЧЕРОМ
Что за черно-синяя вода,
уходящая навек за горизонт!
И упало небо навсегда
в этот черный, черно-синий Понт.
И не знаем, что внизу и что вверху.
И не знаем, где начала, где концы.
И живем, живем со смертью на слуху.
И взлететь никак не можем, как птенцы.
Может быть, седые, как-нибудь,
затрепещут –ой ли! – крылья у меня,
и постигну я тогда сей вечный путь
от земного до небесного огня!
*
10
ИГРА В ЛАМАНЧУ
О Ламанча моя фантастическая,
чудноязыкая и далекая!
Лишь проглядывает в тумане личико
такое отчаянное, голубоокое.
Это детство моё донкихотское,
опрометчивое, но без плача,
что плывет на придуманном острове
под названьем Ламанча, Ламанча!
Я – Идальго, я и – Дама в мантилье.
Как прекрасно всё это было.
Но подняло на мельничных крыльях
и ударило, и прибило…
……………………………………………..
Дама глянет – и выпрямится Идальго.
И плывем, и плывем на своей Ламанче.
И такие к нам подкатываются дали!
И чем далее – тем заманчивее.
И несет нас Ламанча сквозь молнии.
Хлещут воды, в пучину бросают.
Как опасно, как мы не молоды.
Как спасает Даму Идальго! Как спасает!
*
11
К МНЕМОЗИНЕ
И вот одна у меня осталась подруга.
Греки древние звали её Мнемозиной.
В эту пору мою, что назову зимней,
обводит она пальчиком линию моего круга.
Вот-вот сомкнутся концы стальные,
но пока зияет щелка в обруче гулком,
сделай, подруга, только счастливыми сны мне,
не води меня снова по предательским переулкам.
Но не дай позабыть про страх, про потёмки,
где бывала я робкой и совсем несчастной!
О, Мнемозина, всё же чудно было ходить по кромке
в тумане над пропастями и по смертельному насту…
*
12
МЕТЕЛЬ
Как метет, ну как же всё метет
и сметает будни в суматохе :
глупых пустяков – невпроворот,
умных планов – золотые крохи.
То мороз, то дробная капель.
Лёд и жар в моем греховном теле.
А потом опять метет метель –
русская метель на самом деле.
Как метет, ну как же всё метет,
что-то ворошит и ветром гонит,
что-то шепчет н-ухо и вот,
глядь, две рифмы тают на ладони.
*
13
ПИСЬМО ИЗ БУТЫЛКИ
(Из дневника фантазерки)
Утро. Море. Рассвет голубой.
Мне бутылку прибило волной.
В пробке проволка, тина и ржа.
Я письмо прочитала, дрожа:
«Дорогая! Я ведь жить без тебя не могу.
Расстоянье – предмет пустяковый.
Я на красном, ты – на синем стоишь берегу.
В жизни – можно, в стихах – никогда не солгу:
ведь прозрачно в них каждое слово.
И не знаю я, как бы я жил,
коль не знал бы тебя в этом мире.
Я пропал бы над бездной во ржи
и в сети интернета в квартире.
Но ты есть, пусть твой образ незрим.
Лишь юнцам – интернетские шашни.
Ты исток мой, звезда, Аркаим,
путь мой дальний и дух мой домашний.
И живу пока ты где-то есть.
То ли это печаль, то ли радость – невесть…»
А концовку разъела вода.
Кто он? Боже мой! Где он? Куда…?
И какой это век?! И кто этот Желтков
среди наших пустынь, среди наших снегов?!…
*
14
БАТЮШКОВ
…И Батюшкова мне противна спесь…
Осип Мандельштам
(«Нет, не луна, а светлый циферблат…»)
Какая спесь?! Лишь робость и любовь
под трепет речи русской,
когда касался он ее основ
и искус стихотворства был искусством!
И эти опыты нам всем случились впрок.
Ведь новый гений подхватил их слету.
Ах, батюшки! Блистательный пророк
его закончил робкую работу!
А он всё прятался во мгле своих пенат,
где в вечность превращался циферблат.
*
15
ЛИЦЕДЕИ
Как легко дицедеям, как легко лицедеям:
душа их смеется, когда они плачут.
Над нами смеется, а как же иначе!
А мы только плачем, ничего не умея.
Не легко лицедеям, не легко лицедеям:
смеются они, а душа у них плачет.
А мы лишь хохочем и их не жалеем,
не зная, что смех тот серебряный значит.
О как мне постичь эту злую науку –
святой артистизм, лицедейство святое?!
Но мне не пресечь свою чудную муку
быть только собою, быть только собою…
*
Ольге Литвинко-Добромысловой
с памятью о Чернигове
16
«В начале жизни школу помню я»,
в том городе, что нынче за границей.
Но память непокорная моя
в том школьном парке свищет птицей
и в кроне ясеня вьет хрупкое гнездо,
чтобы навек в тени той поселиться.
Таких деревьев не было ни до,
ни после нашей жизни и разлуки!
Пусть всё покроется пустыней, пеплом, льдом –
стоять им там, до неба вскинув руки,
и ждать – чего? – в том парке на краю
Истории. А мы с тобой почти старухи,
и только память пестуем свою.
И нет богов у нас – молиться о добре,
но не о том я слезы лью –
о том,что школу помню на заре
туманных лет, и солнечный майдан,
и двух учительниц с висками в серебре,
и в старом парке дремлющий курган.
Века тому в нем русский князь зарыт.
И сколько я ни повидала стран,
тот русский дух всю жизнь меня томит.
*
17
ГОРОД У МОРЯ
I
Ты молод и румян, и златокудр.
В тебя влюбляются и девочки, и дамы,
и даже муж, что горделив и мудр,
старик больной и юноша упрямый.
Тебя целуют в жаркие уста
и попадают в жаркие объятья
вдруг, как-то раз и – навсегда.
Как сорок тысяч братьев
люби их, молодой и золотой!
Купай в волнах своей античной соли,
чтоб жили все, чтоб жили мы с тобой
в такой любовно-царственной юдоли!
II
И что за тень на голубых камнях?!
И что за слёзный крик?!
Всего лишь чайки это вопль и взмах?!
А боль в груди, слепящая на миг?!
И что это за дышащий туман,
холодные объятия его?!
И кажется, что город – истукан ,
не знающий о счастьи ничего.
Не оживет, не взглянет, бледен, стар.
И мусор гонят наглые ветра.
Его ли поцелуев был загар?!
Его ль была любовная игра?!
*
18
ВЕНЕЦИЯ
Что мне Венеция? Да что в ней, боже мой!
По пояс все дома в воде зеленой,
и плесенью покрыты, как сурьмой
их лица вечные при вечности бессонной.
Палаты всякие над чуждою водой.
Что мне они для памяти и думы?!
Что дожи мне со всей их чередой,
когда по крови я печальна и угрюма?!
Мосты и мостики, мосты да острова…
Прекрасные промозглые приметы…
И что венетские мне эти кружева, -
в истории пропавшие венеты?!
От Казановы и Отелло тень и свет.
И, как при них, каналы и гондолы.
Но почему-то русский спит поэт
там вечным сном, а впрочем, много лет
он не имел нигде родного дома.
Что утешает его там, в той седине,
сознанье тайное его и дух гонимый?!
Венеция, быть может, в долгом сне
всё ж не твои он видит лета-зимы?!
*
19
КАВКАЗ
Кавказ предо мною. А я перед ним
ползу, как мурашка, сквозь морось и дым.
Тащу в муравейник несчастную кладь.
Ну как свысока ему это понять.
Молчальник недвижный, седой, молодой,
и что ему я со своею бедой!
Он тучу обнял, вьется снег в волосах.
А мне - лишь ухмылка в ледовых усах.
Ему и орел, и звезда, и луна,
а мне только узкая тропка одна.
Но всё же ползу я упрямо и зло
и чую, что все-таки мне повезло,
Что все-таки я доползу дл конца.
Пусть он из-под снежного смотрит венца –
Смотри, дорогой, как мне трудно ползти.
А ты всё стоишь и не знаешь пути…
*
20
КОНЕЧНЫЙ ПУТЬ
Свою конечность не приемлем мы всерьёз,
пока не грянет гром и бездна не объемлет.
Тогда мы чувствуем, что жизнь летит – до звезд
летит…Как тяжелы исхоженные земли.
Она летит, как метеор, врезаясь в ночь.
И Млечность тихую секут крутые звуки.
И всё с дороги отлетает прочь.
И слаще нет ни радости, ни муки…
*
21
ЖИЗНЬ
(Диалог)
- Кого ты ждешь?
- Жизнь.
- Ну, вот она, схвати её подмышки
и – на ступеньки поезда:
вот мчатся поезда!
- Я не мальчишка.
- Ну, стой тогда
во мгле и пустоте.
- А я подумаю…
- Но счастья нет нигде!
- Обещан льготный с нею мне билет.
- Не доверяйся льготам!
- Почему?
- Да я схвачу её! Семь бед – один ответ!
Прощай! Я с ней лечу во тьму!
Во тьму лечу – на свет.
*
22
ОЖИДАНИЕ
(Стихотворение из драмы «Татьяна Ларина»)
Ты чужой точно странник. Я женой тебе быть не стремлюсь.
Мне не снились в мечтах вражьи губы твои, поцелуи.
Любимым тебя называть не могу я
и даже страшусь.
Но только зачем, когда мимо меня ты проходишь,
в груди моей мечется что-то и сводит с ума,
и нога моя каждая – ужас! – подобна колоде,
и я точно дура стою: так глупа и нема.
А вот в думе далекой я такие веду разговоры,
что, услышав бы, ты ни за что не поверил ушам!
Это значит, что скоро, это значит, что скоро
что-то в мире случится…Мига этого жду, не дыша…
*
23
ДОН КИХОТ
(Стихотворение из драмы «Смерть Сальери»)
Какое солнце видел я вчера!
Хотя чего уж в моей жизни ни бывало!
Да, да, опять – война, а не игра
вся эта жизнь. Я снова опустил забрало.
Алело солнце, отраженным в нем
потоком крови, что течет до окоёма.
Кольчугу бы надел и щит бы взял с копьем,
да что они средь нашего содома!
Ах, жизнь, ах, жизнь, как сохранить тебя!
Как кровь страшна, а мир несется в бездну.
Как стыдно жить и умереть, трубя
об этом всём – кому? – так бесполезно.
Какое солнце видел я в закат!
Я дон Кихот, но этому я рад.
*
24
* * *
«Любовь еще, быть может…»
Но, Боже мой, как без нее мне жить?!
От ужаса мороз идет по коже.
К чему мне бытие?! Мне нужен быт, чтоб быть:
нужны ошибки, пустяки, обиды,
открытья, телефонные звонки.
И то, и сё, - не подавая виду
мученьям вопреки.
Лишь бы она ворочалась по жилам
как хитрый тайный зверь.
Терзай, терзай меня со страшной силой!
«Быть может…» – пусто. Знаю я теперь.
*
25
* * *
История – империй караван.
Уроки? Как нам их извлечь?
Но был вчера мне сон счастливый дан –
в нем склеились обломки милых стран,
и вновь языки все сплелись в густую речь.
Сказать еще мне что-нибудь невмочь.
И больше ничего я не скажу.
Мы подошли к такому рубежу,
когда ничем, наверно, не помочь.
Спасибо, сон, спасибо и на том.
Но, может быть… когда-нибудь… потом…
*
26
к Н.Н.
Я с нежностью зову Вас вновь на пир,
чтоб тосты мы провозглашали.
Мы все покинем этот жесткий мир,
покинув в мире разные детали.
Один оставит дружбу и покой,
другой – врагов и груз сомнений.
Ах, как мне с Вами просто и легко,
хотя ползут – страшны – над нами тени
всех ужасов, что где-то за окном.
Мы наши отключим моб…и теле…
Пофилософствуем за слабеньким вином
и остановимся на вечной теме –
на жизни, что должна всё пережить,
и нового достигнув Возрожденья,
не разорвать свою златую нить….
Мой друг, но – Ваше мненье:
чему, всё ж, быть, чему – опять не быть?!
Поговорим, конечно, о любви.
О настоящей, погубившей Дон Жуана.
Какая рифма старая: в крови
теперь нет ни огня, ни в сердце раны,
кровоточащей раны от любви.
В романах нет ее; увы, нет наяву.
А наяву нет, потому что нет в романах.
Но Вы напишете чудесную главу
о романтических изольдах и тристанах.
Мы все покинем этот жесткий мир,
покинув в мире разные детали…
… Мой друг, добавьте же главу про этот пир –
как и о чем мы с Вами горевали.
*
27
ВРЕМЯ
Памяти Мераба Мамардашвили,который всегда
путешествовал
«тропинками внутреннего сада»
1
Мы знаем: не вернуть утраченное время,
но сердца звон, как эхо, не унять.
Ведь память – крепость, флаг над нею реет,
и замыслов невидимая рать
стоит лицом к лицу с прошедшим веком
и вновь надеется переиграть свой рок,
и заново проплыть по смертным рекам,
пусть этого никто еще не смог.
Утраченное время. Смерти и любови.
Весь интернет – пустой простор пред ним.
И жгут мне сердце вновь живые боли.
О память-крепость, что мне делать с ним?!
2
Чем дольше живем мы, тем присталней видим и слышим.
И видим, и слышим, как время струится сквозь нас.
А раньше лишь дождь барабанил по стеклам и крыше,
и звездная ночь молчала у сомкнутых глаз.
А нынче иду я по буйным тропинкам куда-то.
Не я сквозь неё – сквозь меня пробирается ночь.
Но вот замираю, объятая купами сада,
дыханием рощ.
Вот холод и хруст – это я продираюсь сквозь время,
а время идет сквозь меня напролом, как лучи.
А сад тот и рощи с цветами да иглами всеми
внутри меня плещут. Иди через них и молчи.
*
28
Друзей моих прекрасные черты…
Белла Ахмадулина
Где вы, друзей прекрасные черты?!
Где вы, друзья с прекрасными чертами?!
Все ниши старые безмолвны и пусты.
Не проглядеть бы вновь – о как глаза устали!
Но всё же есть они, ведь где-то они есть!
Идут сквозь мрак, туман, безумье, взрывы,
обман и фальшь, и лесть, и месть –
идут, как в девятнадцатом, красивы.
Мужчины, женщины – мне это все равно.
Но движет ими тот великий Эрос,
где наслаждение высокое дано
и гул сердец, слагающийся в эпос.
Настанет этот час! Как тянет сквозняком!.
Пусть я умру – ему открою нишу.
Вы народились ли, любимые, о ком
страдаю? Уже я слышу шорох с ветерком:
он где-то за спиной, он где-то выше…
*
29
ХРОНИКИ
Как долог был двадцатый страшный век.
Как много крови, грохота, отравы.
Мы потеряли, что имели и доселе
никак не остановим крик и бег.
И вечный паводок, и нету переправы.
Дожди, метели.
Я приняла всё то, что нынче мне дано
всердцах, в обидах и в попреках.
Слаб замалевать то полотно,
где живописец-мир преподавал уроки.
Теките, новые струи крутых времён!
Простите прошлые кровавые заметы!
Был бог такой суровый Хронос – Крон,
и он не затерялся в дебрях где-то –
пришел, ревя и топая, как слон,
сказал: вот двадцать первый вам –
почти край света…
*
30
ЮНОЙ ПОЭТЕССОЧКЕ
ОТ БИТОЙ-ТЁРТОЙ РУССКОЙ ПОЭТЕССЫ
Всё просто Вам: Америка, Европа.
На языке – английские слова.
А я пряду и жду, как Пенелопа,
и русским ожиданием жива.
Мой Одиссей спустился с Ала-Тоо,
предчувствую – и Каспий переплыл.
У берега седого и крутого
руно мне, будто встарь, позолотил.
Приял кавказской речи камнепады
и гибкость виноградных жил.
А я пряду десятилетья кряду,
я жду, пряду. Мне, точно, хватит сил…
*
31
* * *
Дней солнечных тревожен мне обман:
ведь в жизни всё туманно и неясно.
И я живу в такой из стран:
солнцепоклонником в ней жить опасно.
И я прошла по тропам всех теней,
дождей и бурь, снегов и ураганов.
Я выросла и постарела в ней,
и научилась видеть из туманов.
А солнышко мелькнет, и снова мгла
сильнее световой цветущей гаммы.
Но я иду, и эта мгла смогла
втянуть меня в сей долгий путь упрямый.
Иду, иду, мой век, мой зверь, мой брат!
Мне горько-сладостно, и нет пути назад.
32
ОЖИДАНИЕ
Что – жизнь? Не радость, не печаль,
не сытость, не вражда, не примиренье.
Обдумываешь ли, иль рубишь всё сплеча,
летишь ли сгоряча или влачишься с ленью,
одно, одно ведет вперед, вперед:
как будто под присягою заданье
дано – вот так оно ведет…
Что, что – оно?! О тайна – ожиданье!
Лишь ожиданье друга и любви,
покоя, славы, процветанья плоти,
рожденья сына, музы… Ну а вы –
чего вы ждете? Ничего?
Несчастные! Умрете!
*
33
* * *
Как хорошо нам, моя верная Муза:
никакой популярности и суеты –
никакого коварного груза.
Есть только я и ты.
Твои вещие крылья, моя рука.
Не раздула нам слава грудь.
И поэтому, наверняка,
еще наш не окончен путь.
*
34
ИЗ ДНЕВНИКА МЯТУЩЕЙСЯ ЖЕНЩИНЫ
1
Не было у меня ни дня моего, ни моего часа.
Жизнь расползлась как лоскутное одеяло.
И счастлива по-настоящему я не была ни разу,
и для несчастья несчастья-то и не хватало.
И любовь моя была слишком литературной.
И любовь ко мне была слишком обыкновенной.
Никакой драматургии. Говорят – это не дурно.
Повеситься – гадко.
Может быть, лучше разрезать вены?!
А может, чисто по-женски –
выпить пригоршню радедорма…
Как маленькие летучие закройщики
ласточки режут пространство:
как просто, как весело, как жить просторно.
Ну так что же, какие мне еще уготованы яства?!
2
Ну так что же, какие мне еще уготованы яства?
О судьба, укажи, нарисуй мне мой путь предпоследний!
И какая еще мне уготована земная ласка?
Трубный звук ли глухой
надо мной пронесется медный
или конь долгогривый проскачет
грозный и бледный?!
А страданьям моим не верьте – это
такая выдуманная сказка…
3
Но смертельно я прикована к этой стране безумной,
к этой стране имперской, к этой державе великой.
И клокочут во мне попрежнему былое её и думы.
От нестерпимой боли почти дохожу до крика.
И знаю твердо – если такое будет и будет случаться
со всеми, кто рядом или где-то на ледяной Чукотке –
никакое, ниоткуда не вылупится несчастье,
и никто не повесится, ополоумев от водки.
Олюбимая,несравненная,несчастливая незнакомка!
От любви, водвинутой в меня еще до рожденья,
обнимая тебя, я скитаюсь по твоим весям
с потертой котомкой...
Что там вдали голубеет? Вечность? Это её свеченье!
*
35
* * *
Я думаю о Грузии печальной.
Как о России, думаю о ней.
Она была родной и близкой не случайно:
как много наших сплетено ветвей.
Я думаю о Грузии печальной.
И муза русская тоскует без нее.
И сны о Грузии нас мучают ночами.
И Ахмадулина, наверно, слезы льет.
Я думаю о Грузии печальной
и о поэзии, вобравшей южный свет.
Взгляни, - ей говорю, – отверстыми очами:
еще не затянулся чудный след,
ведущий к Тереку и дале, дале…
Москва и Петербург ласкали мысль твою,
и распивали вместе цинандали.
Я голубые роги доверху налью !
Прочту опять стихи Галактиона,
я за Мерани кинусь в ночь… Как жить,
когда старинная натянута до звона
связующая нить!?
*