Она не была красивой - небольшие дистиллированные глаза, руки, пахнущие хлоркой, рот...
Вот рот, пожалуй, был красивый. Или это вишнёвая помада так сладко пахла дешёвой карамелькой?
Она не была хорошо сложенной- синюшные, как у сваренной курицы, ноги, грудь - мошонкой, тяжёлый зад.
Она не была умной- верила всему, что напечатано в газетах.
Она была нелюбимой. И знала это.
Перед сном мы пили на кухне чай. Нетерпеливые тараканы шевелили усиками из всех щелей. Самый смелый- поджарый и плоский, как тыквенная семечка, добегал ровно до середины кухни.
Она равнодушно поднимала его с пола и лопнувшее между пальцами тельце вытиралось о несвежий, пахнущий супом халат.
Я давился чаем и, не мигая, смотрел в свою чашку.
-Надо следить за собой, Рэм, ты облился чаем...- бесцветный её голос провожал меня до постели, желал спокойной ночи и растворялся за дверью комнаты, как запах подгоревшего молока.
Лопались нетерпеливые тараканы, бубнило вечернее радио, задыхались в стоячей воде аквариумные рыбки.
А я пытался понять- зачем нужно СЛЕДИТЬ ЗА СОБОЙ?
Разве недостаточно следят за мной боженька на небе, Лизавета Петровна-первая учительница и папина фотография в деревянной рамке?
-Ромашкин, ты мужик и должен меня понять. Я не бросаю тебя. Я буду приходить. Всё будет,как прежде, да, сын? Я буду следить за твоей судьбой.
Следить - означало оставлять следы - на песке возле моря, если ездили к бабане, на снегу во дворе- если не было ангины, на чистом влажном полу - если ходить тёплыми сонными ногами в туалет...
Я соглашался с папой - следить, это так интересно.
И мы следили с ним,как могли, до самого первого класса.
А потом у него родился ребёночек.
И мама перестала называть меня Ромочкой и Романтиком.
Она рисовала красивый карамельный рот и уходила на весь вечер "к соседке".
Если бы я скучал по ней и требовал бы у кудлатенькой Любочки-соседки вернуть мне мою маму, чтобы поиграть с ней в морской бой или порисовать драконов, она,Любочка, ущипнула бы меня за очевидную бледность щеки и рассмеялась, как смеялась всегда,встречая меня на лестнице-
-Ромчик, зайчик, у,какая сердцеедина для баб растёт...Папочкин сыночка...Мамочке приветики, сто лет её не видела...
Если бы...Но мама не умела играть в морской бой и рисовать драконов.
Она умела рисовать только рот - вишнёвой, приторно пахнущей помадой.
Наверное, она видела во мне папу, или наоборот -видела его отсутствие, это уже не имело значения. Как и причина для порки.
Протискиваясь в узкую щель раскладного дивана - моего убежища от длинного, как язык муравьеда, жгучего ремня, я кричал, пугая собственный страх, путаясь в коричневых кишках колготок, что больше не могу следить за собой! Что это стыдно и неправильно- занимать место боженьки на небе, Лизаветы Петровны и папиной фотографии одновременно.
Нелюбимый сын нелюбимой женщины.
Я всё -таки стал взрослым. И случилось это не тогда, когда пыльное нутро дивана перестало меня вмещать. И даже не после первого смелого стакана портвешка или сигаретины "элэм" на школьном дворе.
Девочка... Девочка Верочка из 8"А", дотянувшаяся вишнёвым ротиком мне до подбородка, выдохнула в лицо приторное, карамельное, визгливенькое-
-Ромочка! Романтик! Следи за собой! У тебя ширинка лопается!
Меня передёрнуло, как затвор. Относительный покой я обрёл только в армии- там не было ничего, напоминающего женский род. Хотя всё вокруг было нелюбимое, некрасивое, неумное.
Вернулся- влюбился.Трепетно и сильно. Так,что не мог без неё дышать.
Через месяц после свадьбы понял, что слежу не только за собой, но и за ней- тоже.
Ведь не за горами тот день, когда вся эта молочно-спелая прелесть превратится в стандартный женский набор- дистиллированные глаза, грудь- мошонкой, синюшные бёдра и тяжёлый зад.
Перед сном мы пьём на кухне чай. Я вижу, как в поджаром её животе лопаются тыквенные семечки нерождённых ещё детей. А в шкафу разворачивается язык муравьеда - ремень.
Она перворачивает страницу газеты и неуклюже обливается чаем.
Надо следить за собой....