Выскребая себя из таблиц суицидного ряда,
трепеща огоньком в захолустной похмельной золе,
я уже не страшусь показного церковного ада,
да и в рай не спешу с его нудными надо-не-надо.
Всё теперь без затей...
Я пустырник ничейного сада,
и меня на ветру так легко прибивает к земле.
А на улице Гоголя снова Шопена терзают,
и старухи в чехлах остро крестят сушеные лбы.
Они тоже умрут - но об этом уже не узнают.
Ах, судьба-волочба, все монетку с тобою швыряют:
чёт ли, нечет, ребро...
Мне пристало шататься по краю
дня и ночи,
любви и разлуки,
борьбы и мольбы.