За морскою водою пролегает полоска другого
иноземного берега с клепкой на крепком заду.
Я туда не гляжу, по своим побережьям бреду,
прибирая лежащее плохо от глаза дурного.
Птицы засобирались и смылись, без криков и слов,
оголив пустоту, укрупнив и приблизив детали.
В смете город заложен из стеклобетона и стали,
он как мина заложен в местах первобытных слоев.
С этим зрением все превосходно, объемно и зло.
Даже пар над единой толпою,отлившийся в "браво!",
перед коей я наг как Адам,прислоненный к удаву,
прислоненному к древу под замысловатым утлом.
Половина зимы - не зима, но бесчувственный страх
за бортом оказаться реактора теплого дыма.
В доме слепнут. Последние зрячие мимо
стен и окон проходят, глаза зажимая в руках.
Ручки чашек отбиты. Прибиты к земле и к воде
в позе старых мостов и погнутых погодой деревьев,
треск которых крепчает по мере зимы и старенья
уходящих на небо парных невесомых ладей.
Из бадьи вылезает луна, ухмыляется лось.
Стих ободран о снег и оглажен сухой рукавицей.
Драный кот поиграет оторванной белой страницей
и под печку уйдет, раззадорив хозяйскую злость.
Вкус воды адекватен устройству реки,
прислоненной к ее берегам, к одному и к другому.
Я иду по земле, по песку и по снегу к парому.
Вспоминаю слова. Совершаю большие глотки.