43. послесловие

 


 Таким, как бывшие офицеры Гумилев, Блок,
 Зощенко и т.п.,
 а также молодым и здоровым В.Набокову, М.Цветаевой,А.Ахматовой и прочим, войну тихо просидевшим под красной оккупацией или в тылу ИСЮР, посвящается.


Что ни день – то страдания,
Что ни ночь – то допрос.
Ни священник, ни Аня,
Только быдло – матрос
Черной жабой-уродиной
Громыхает ключом:
«Ну, вставай, благородие,
На последний подъем!»

Ну а шмуль-комиссарик,
Узкоплечий жидок,
Вволю вас помытарив,
Получил доппаек –
За застенки, расстрелы,
За поганую Русь –
Сапоги офицера,
Воблы толстенький кус.

Лишь потом длинноносики
Все так славно умрут –
Комиссарик с матросиком
В том подвале сгниют,
Никого не оставят
Из дзержинских зверей,
И в подвалы направят
Палачи – палачей.


А тогда, в девятнадцатом
Не хватило штыков,
Чтоб Россию вытаскивать
Из позора веков,
И из пиршества нелюдей,
Русской сволочи тьмы,
При России расстреле –
Офицер – где же вы?!

Звери мордами тыкали
В ваш семейный альков –
Потому что с Деникиным
Вы не шли, Гумилев!

Ни с Деникиным, ни с Юденичем
Вы в бессмертие шли -
В большевистских столицах
Протирали штаны…

Вот поэтому крысою
Оскалялся матрос:
«Благородие, быстро
На последний допрос!»

Что ж… судьбу не прозреем…
Но рубив большевизм,
Вы не стали б лакеем,
А спаслись бы в Париж.
В нем России поболе,
Чем в останках Москвы,
Где плетутся в конвое
От рожденья до тьмы.


* * *


Да, вы умерли «не на постели,
При нотариусе и враче» -
А в зловонной чекистской щели,
Где потом оказались все.




 Петроград, 1921, 24 августа