(Продолжение)
ЧАСТЬ II
У леса на краю деревни
В полугнилой избушке древней
Бобыль Бакула «отходил»
От Бобылихи «нежной» ласки.
И, закатив хмельные глазки,
По-пёсьи жалобно скулил.
В бреду пред ним лик девы снежной:
Глаза, как неба синь, безбрежны;
Собой пригожа и стройна;
Вся будто соткана из тайны;
Негромкий говор, взор печальный;
И, как ледышка, холодна.
Бобыль очнётся, выпьет мёду
И ну ругать её породу:
«С овцы паршивой – шерсти клок.
Блаженна девка, не иначе!
Красой своей иных богаче,
А кто ни взглянет – всё не впрок!
Все парни от тебя в печали,
Сваты пороги отоптали,
Отбоя нет – на свате сват!
Уж коль бедна, за ум бы взяться,
Да красотой поторговаться!
Товар-то нынче нарасхват!
Знать люди врут, что, мол, на счастье
Сиротка в дом. Одни напасти:
Ни корки хлебушка в дому!
Такая нам с тебя отплата…»
«Корите, будто виновата,
Что нету тяги ни к кому.
Так я уйду, живите ладно!..»
«Постой! Ведь в том, что ты прохладна,
Мы можем выгоду сыскать.
Будь равно нежною с дружками,
Да приглядись, какой с деньгами,
Того и следует ласкать.
Уж он для нас мошну развяжет,
Бакуле впредь никто не скажет:
«Бакула нищ, Бакула гол.»
«Нашёлся барин! Ну-ка, тихо! –
Сказала мужу Бобылиха, –
Гляди, кого Мураш привёл.»
Мураш, посадский пчельник славный
Вёл Леля улицею главной.
Знать, пастушку искал ночлег.
«Ну, пчельник, чтоб те было пусто!
Припёр козла нам на капусту!
Таких гостей не знать бы век!»
* * *
В виду отсутствия здоровья,
Закручивать хвосты коровьи
Да горло драть горазд был Лель.
Он пастухом служил и бардом,
За ним ходили тёлки стадом,
Крутя хвостами под свирель.
Порой от Лелина фольклора
Народ неделями по норам,
Заткнувши уши, куковал.
А коль с медового похмелья
Случайно кто услышит Леля,
Так будто мёд и не пивал.
Лель своего угла не ведал,
А спать ложился и обедал
По хатам разным как пастух.
В какой ни заночует хате,
Глядишь, там девку обрюхатит,
А если выгорит, то двух.
И Леля все отцы боялись
Пускать, чьи дочери считались
На выданье иль близ того.
И лишь за мёда жбан добротный
Бобыль Бакула неохотно,
Но всё ж таки пустил его.
Сей жбан Мураш, отец Купавы,
Поставил Бобылю. Отравы
Пьянчуге мало, сколь ни пей.
Но тот задумал с Лелем сладить:
Медком от девицы отвадить –
Не то вопьётся, что репей.
Накрыл в избушке скатерть брану
Медком, хренком, мослом барана
И за беседой между дел,
Во всю кляня судьбу-злодейку,
Всё Лелю подливал в бадейку,
И к ночи тот осоловел.
Баранью обгрызая ногу,
Лель на Снегурку-недотрогу
Бросал украдкой сальный взгляд.
А выпив медовухи чарку,
Её в своих объятьях жарких
Облобызать уже был рад.
Да вдруг спросил: «Ты хочешь… песен?
Мой дар певца давно известен
Среди коров, овец и коз!»
Но в страхе внять его искусству,
Она едва осталась в чувстве.
По телу прокатил мороз:
«Прости мне, Лель! Не трать свой голос.
Боюсь я, дыбом встанет волос,
Когда услышу этот вой.
К тому же, я лишилась слуха –
Медведь мне наступил на ухо,
Как помню, прошлою… зимой.»
«Что за молчанье дашь в награду?
Реши же, спереду аль сзаду…
Тебя в уста поцеловать?»
«Так дёшево? Пожалуй, всё же
Цена молчанию дороже.
Ведь я могла б твоею стать,
Коль ты проспишься до рассвета,
Дождавшись солнышка привета.»
«Не петь всю ночь? Да я с ума
Сойду за пять минут без песен!
Подарок твой не интересен.
Пойду! Ласкай себя сама.
Какая невидаль – ледышка!
Да за тебя я даже шишку,
Молясь Яриле, не набью.»
И, сунув в пазуху свирельку,
Хлебнул медку и, пьяный в стельку,
Побрёл к весёлому бабью.
* * *
(Продолжение следует)