Я жил когда-то...
Батый усмехался,
пиалку двигал, взвизгивал, хитрил.
Когда-то роги
трогал виновато
недвижной лани, каялся, просил
о снисхожденьи.
Тенью разноцветной
бежала радуга. Престранные года...
Я жил когда-то,
чуть поддатый - в даты,
забитые дежурными салатами...
А радуга, не радуясь сама,
дрожала
и бежала лабиринтами помятыми,
и белым шумом извергалась
в розовых и терпких тупиках.
Пространство,
сжатое безудержной тоской,
пружиной ржавою разжалось запоздало,
когда бубнили солнечный Никах.
Мечты поправил,
каменной рукой
придавлен постоянства ясной мутью...
и устало
катался шариками ртути
по вздутой теснотою мостовой.
Но жил когда-то,
правда, не жалел - и рвал их,
наслаждаясь даром вдохновенья,
как-будто бы познать хотел
предел усталости...
И растворяясь взглядом в синеве,
млел телом на траве
и слушал... слушал гадости.
Без радости, без сожаленья
оказывался в городе другом.
Потом...
потом всё повторялось вялостью
продымленной окружности нечёткой.
Стирались чётки, кисти,
но холсты
уже не забирали молча по ночам
с той силой,
с которой прежде уносили жадно
и забирали
в белоснежные, упругие объятья...
И повторялась ночь одна - стократно.
Батый, Батый...
"Будущее пробивая,
стрела вонзится в унавоженное прошлое,
бывает... бывает, что наоборот"
А поворот! - и чашечка чая,
крепчайшего...
и всё ж попытаться понять, разобрать
"... о чём шепчет снег умирающий
тающей, поздней звезде?"
Здесь - под небом апрельским, в ночи,
в серебре.