Трудно представить себе: был человек – и нет человека. Это когда сам с таким сталкиваешься. И когда человека знал. И человек этот знал весь город. А люди пройдут мимо кафе – и даже не вздохнут, наткнутся на могилку без таблички – и не остановятся. И перецветших гладиолусов ему не принесут. И «Яблочка» не поставят, что по 35 тенге бутылка…
Мы с друзьями впервые увидели его в археологической экспедиции. Он приехал с Волошиным на старом «уазике», набитом лопатами, носилками, мерными планками, коробками, периодически глохнущем, и, разумеется, коричневом. Приехал весёлый, немножко нетрезвый, со слишком отросшими седыми волосами и с хитринкой во взгляде. На вопрос: кто? – представился: дядя Саша с Оранжевой планеты. А почему? – Да потому что там жить интереснее. Ему даже сначала поверили. Он умел заговорить. И потом, зимой, у себя дома рассказывал про формальную логику, черепаху и Ахиллеса. А тогда – никаких софистов, но бронзовый век, андроновцы, и главное – его любимый каменный век. Он (этот век), по сути, везде. И он (дядя Саша) всегда его найдёт, даже там, где не станет ходить музейный археолог Волошин; где рыбачат пропахшие табаком жители совхоза имени Кирова; где по степи невидимой щедрой рукой рассыпаны кусочки искристо-белого сахарного кварца; где на берегу пересохшей давно реки стоял усталый пастух… Это там, где начинается и заканчивается небо, это вокруг нас. Он открыл нам, что камни живые. Что они навсегда запоминают тепло человеческих рук. И говорил, что в темноте легко отличит одним прикосновением простой булыжник от даже самого грубого орудия. И мы верили. Верили, что отличит. А как же иначе?
Он садился около машины Волошина с железной миской и алюминиевой ложкой в руках. Так всё начиналось. И к нему подходили. А он шутил, рассказывал, показывал то, что нашёл днём, что могли бы найти и мы, но не нашли. И мы уже ходили к реке, в овраг, на раскоп, на соседнюю сопку и смотрели себе под ноги: вдруг попадётся ещё один неолитический скребок? И находили! Обломки керамики, каменную мотыгу, жертвенник из костей… И неслись к нему на экспертизу.
У него не было диплома об окончании факультета археологии. Он начинал учиться на филфаке, бросил, ездил вслед за отцом-военным по Союзу, стал телеоператором, занимался фотографией. Его старшая сестра говорила, что он был любимый сын их матери. И что работа, которую он делал, не профессия. А ведь именно во время съёмок различных сюжетов он научился тому, чем поражал нас. И археология в его жизни – оттуда же. Порой он говорил, что разбирается кое в чём получше Валерия Степановича, так как Волошин консервативен и многие вещи не хочет замечать. И мы слушали рассказы о том, как в Бетпак Дале они в поисках галечников оказались практически без воды, как Волошин прошёл мимо орудия, а он его поднял, как… И всё это – с непередаваемым обаянием и с его любимым «Ну, ёлки-палки!». Как-то он организовал сюжет обо мне. И сказал там: «Она же понимает, елки-палки! Из неё не получится профессионал, зато она станет хорошим специалистом!» Дядя Саша, простите меня, не стала. Не так жизнь повернулась, не стала я археологом, хотя помню всё, что вы говорили, до сих пор. И когда-нибудь всё же съезжу на ту опаловую сопку, куда мы с вами так и не попали!
А после экспедиции был день его рождения. 4 июля. Он с 1946-ого. Спросили, что ему подарить. Ответил: килограмм шоколадных конфет. У мамы его был сахарный диабет, и конфеты он не покупал. И мы сидели у него. На улице шёл тёплый дождь. Он курил у окна. И рассказывал. А мы пили чай из стаканов, удивлялись, рассматривали его коллекцию минералов, окаменелостей и каменных орудий. И слушали.
Его многие называли чудаком. Но никогда бы ему об этом не сказали. Потому что в его квартире менялись привычные векторы времени, ориентиры, координаты. Потому что у него всегда было легко говорить и слушать. Прийти к нему без звонка, хоть посреди ночи, с любым вопросом и даже просто так – и он всегда пригласит, напоит чаем, а иногда и кофе. «Дочь из Германии прислала», – говорил он с гордостью. Дочери – его гордость, особенно младшая, Джинджер, Рыжая, как он её называл.
От него ушли две жены. Дочери от обоих браков и вторая жена живут сейчас в Германии. А он даже не видел внука, только на фотографии. «Не выездной», – пояснял дядя Саша. – «Бывал на секретных объектах, многое видел, снимал». Первая супруга осталась в Целинограде. На похороны его матери пришла. Посмотрели друг на друга с грустью. Что-то сказала она. Что-то ответил он. Не понимала она его…
«Как говорят парашютисты, вперёд, а там посмотрим». Это его любимая поговорка. Он и его Младшая прыгали с парашютом. Она ещё и танк водить училась. А ещё – самолёт. Он это всё рассказывал, стоя в клетчатой рубашке и спортивных штанах возле открытого окна. В комнату заходил морозный воздух и временами долетал дым его «самокрутки» (табак из оставшихся бычков, утрамбованный пинцетом в газетный кулёчек, когда деньги на курево заканчивались). Прямо под его квартирой был пивбар, где он иногда подрабатывал. С начала 90-ых у него не было постоянной работы. Не знаю, правда ли, но он говорил, что однажды нашёл бриллиант. Просто он всегда внимательно глядел под ноги…
У дяди Саши было много задумок, он хотел съездить по основным «точкам» с археологиней из местного университета, чтобы показать ей, где лучше искать палеолит, если она захочет заниматься им, а не РЖВ. Все эти «точки» (стоянки и т. п.) он находил сам, гуляя в окрестностях города и по области. И разведка в его исполнении бывала даже более продуктивной, чем у дипломированного специалиста. Он что-то предчувствовал, потому что всё собирался нарисовать для неё план. Кажется, нарисовал…
Он никогда не боялся нового и с интересом брался за всё, что, по его словам, могло дать ему какое-нибудь развитие. В частности, он со своим одноклассником организовал цех по производству керамики особого обжига: по методике бронзового века. Первый горшок с феррообжигом стоит у меня на столе как ваза для карандашей. Памятная ваза, с медными бусинками, которым 2500 лет, и с ножевидными пластинами из кремния в качестве украшения. А ещё дядя Саша приносил из цеха глину, и я пыталась что-то лепить. В конце концов получилось настенное украшение, изображающее лошадь. Наверное, не сделала этого в своё время в детстве, хотя мечтала. Вот и претворила в жизнь. Он обжёг это дома, в духовке. «Потому что у меня нет счётчиков на газ», – объяснил он мне.
Мы приходили к нему сначала чаще и группами, потом парами и затем – по одиночке. Потом осталась одна я. А до этого, помню, после бурного Нового Года пришла к нему около пяти часов вечера, пила крепкий чай, почти чифир. И слушала.
Последние два года он всё чаще работал в кафе, уже в качестве повара и кухрабочей одновременно. Работа изматывала его. Он и до этого выпивал (увы, болезнь многих археологов!). А тут ещё умерла его мама. Он сказал, что она позвала его, постучав рукой по краю кровати (за год до смерти она перестала говорить). Он пришёл, сел рядом в продавленное кресло. Она держала его руку, потом вроде успокоилась. Но он всё сидел рядом. И не мог себе простить впоследствии, что, утомлённый работой, нечаянно уснул тогда…
После этого уехала в Россию его сестра, Галина Дмитриевна. Он стал проводить в пивбаре дни и ночи, потому что у хозяйки никто из работников долго не держался и уходил при первой возможности: слишком тяжело работать в кафе. Дяде Саше тоже было нелегко: он болел воспалением лёгких, поддерживал себя алкоголем, трудился за нескольких человек. Я приходила к нему в кафе и уводила ненадолго с кухни. Он всё спрашивал, как наши, кто где устроил свою жизнь, чем думает заняться. Он строил планы, хотел съездить в Бетпак Далу, в Тастак и много ещё куда. А потом жарил мне фри, бифштекс, и мы снова сидели и говорили. На мой вопрос «Что вам заказать?» он неизменно отвечал: тёмного пива.
Этот прокуренный зал с масляным духом кухни стал для меня по-своему родным, как и его хрущёвка-полуторка, где с советских времён всё было по-прежнему, давно не делался ремонт, пол был паркетный, крашенный коричневой краской, окно и двери были всегда открыты и за кроватью в меньшей комнате покоился целый дивизион разнообразных бутылок, пополнявшийся в последнее время «Яблочком», дешёвенькой бормотухой, на которую у него хватало денег.
Прошлым летом, пока он лежал в больнице, его ограбили квартиранты. Украденную коллекцию каменных орудий просто выкинули, не понимая их ценности, а потом напились где-то, зарезали друг друга… Дядя Саша переживал, но старался не подавать виду. Он уверял, что проживёт ещё 200 лет и, похоже, сам в это верил. И мне хотелось ему верить.
Мне позвонила знакомая, с которой мы давно не общались. Она решила проведать его, но дома не нашла и спустилась в кафе. Там ей и сообщили эту горькую весть.
Попель Александр Дмитриевич скончался 16 июля 2006 года, встретив в больнице свой юбилей. Он говорил, что они с младшей дочерью всегда чувствовали, что происходит с каждым из них. И это не раз их выручало. А ведь я к тому моменту уже была в городе. И не почувствовала. Не зашла…