В первые дни весны пошел такой сильный снег, что в наступление тепла перестали верить. Просыпались, кашляли, смотрели на засыпанные снегом окна, сквозь которые не видно было ни домов, ни машин, тяжело кряхтя, вытряхивали теплое со сна тело с кровати, умывались, одевались потеплее, завтракали плотно – пустой желудок прекрасный проводник холода, еще раз тоскливо смотрели в окно и шли работать. И ни у кого не было надежды на приход настоящей весны.
Идя… скажем, сделать срочную фотографию, люди вязли в сугробах и не могли выбраться – навсегда оставались в снегу. Не срочная фотография, а срочная ледяная скульптура. Поутру организованная мэрией экстренная служба уборки города собирала замерзших людей со всех концов города и на санках (ничего другого сквозь сугробы пробраться не могло) катила в Отеплитель, организованный в бывшем вытрезвителе. Никто не знал, что там делают с ледовыми фигурами, но оттаявшие люди домой возвращались сами и мрачнее снежного неба. Они пили горячий чай и сутки или более ни с кем в разговоры не вступали. А когда начинали говорить – ничего о своем чудесном спасении не рассказывали. Вот что в те дни творилось в городе.
В городе оставалось совсем немного мест, где можно было вспомнить, как оно – жить. На Центральном Рынке, например, за коваными воротами, прямо у киоска быстрого питания, на вентиляционной трубе свел гнездо дракон из пара. Белый такой, длинный. То есть сначала это была просто труба, из которой выходил теплый, нагретый дыханием сотен людей воздух крытого рынка, а уж после этот пар как-то незаметно для всех превратился в дракона. Дракон был не злой и не добрый. Он просто был, и в сведенном холодом в одну извилину мозге оставалась только эта мысль. Дракона приняли, как должное. А он и рад-радешенек: целыми днями летал над торговыми рядами, не впуская и не выпуская никого из здания рынка. Питался дракон теплым дыханием – налетал и забирал его. Поэтому дракона боялись и на рынок никто не ходил. А выходить из него было некому: дракон появился рано-рано утром в санитарный день.
Первые несколько дней люди терпеть не могли наступившую погоду, а потом ничего, привыкли. Дня через два замерзло время, и дни потекли совсем однообразно. Правда, через неделю боль тоже замерзла, но веселее от этого не стало. В снежной дымке, рискнув выбраться на улицу, и ног-то своих видно не было, поэтому соседи часто брали друг у друга ноги – сходить в магазин. А когда дверь подъезда стало невозможно открывать, потому что дом по третий этаж засыпало снегом, тогда через окна стали лазить. Обычно в магазин отправляли самого легкого жильца дома: чтобы снег его выдержал и он не провалился в самую глубину сугроба. Тех, кто проваливался, доставать было очень сложно… Но зато они прокапывали под снегом ходы, и тогда из дома выходить могли все. Даже на работу.
Городу пытались оказать помощь, но не могли. Разве что еду с самолетов скидывали и бесплатно газом, водой и электричеством снабжали. Кто-то говорил, что нам наконец-то стала помогать заграница. Самолеты не могли приземлиться из-за непрекращающейся пурги, а все провода в городе оборвал вылезший из сугроба сугорбун, и не с умыслом каким-то, а так, от вредности. Раньше мы сугорбунов никогда не видели… Да и о драконах с ледяными скульптурами тоже не думали. А уж когда гарпии налетели и выдвинули три своих кандидатуры в городской совет, тогда уж совсем не по себе стало.
Пройдя по снежным коридорам до дома друзей и счастливо избежав встреч с угланами, люди заходили в квартиры, курили и вели диссидентские разговоры. О том, что мы все создали для себя персональный ад – как у батьки Данте, ледяная пустыня. Остальные чесали головы, умно кивали и судорожно вспоминали, кто такой Данте. Вспомнив, цокали языком и предполагали, что условия для ада уж слишком комфортные. Не слишком, строго возражали первые и требовали оценить ирреальность происходящего. Люди оценивали, снова чесали головы и задумывались. Но многие на полпути к задумыванию раздумывали задумываться и выгоняли первых. От греха подальше. Потому что никто не хотел жить в аду, а пока в него не веришь – вроде и не живешь. Вот так-то.
А еще жизнь очень портили хородырники. Они были невысокие, кряжистые и очень наглые. Покрыты редким фиолетовым мехом, а рот у них не мог быть закрыт губами – потому что зубы были очень большие. Кожа на черепе у них была натянута туго-туго, а наверху, на темечке, кожные складки связывали шнурком. Поэтому голова хородырников походила на воздушный шарик. Они ничего плохого не делали, но стоило им дотронуться до стены дома рукой, как обитатели дома чувствовали резкий озноб и легкую потерю сил. А хородырники, тепло и прилив энергии чувствовали. Наверно.
Прошло еще много времени… Ну, того, что мы тогда называли временем: разговоров, приемов пищи и периодов сна, прежде чем на крышах домов появились первые Сирены. Так мы их назвали. Люди, красивые и крылатые, прятались на скатах крыши, за коньками или за трубами, и ждали. Сначала мы думали, что у них белая-белая одежда, а потом узнали, что у них такой белый длинный волос растет по телу, как шерсть. В форме савана растет. Сирены просили людей открывать окна, и кто их слушал, те замерзали, а в глазах у них оставалось только по изображению клыкасто улыбающейся сирены. Глаза, аккуратно выложенные на красивую тарелку – вот и все, что оставалось от несчастных. Твердыне и холодные. И совсем без крови. Спасшиеся рассказывали, что сирены вводят человека в транс, монотонно повторяя выдержки из трудов знаменитых физиков, химиков и генетиков, вытаскивают им глаза, а на из место вставляют специальный голубой лед. А потом уводят их с собой, на крыши. Что с ними происходило там, мы не знаем.
А потом снег перестал идти. Нет, снегопад не прекратился. Просто снежинки повисли в воздухе, и ничто не могло их сдвинуть. Чайные ложечки перестали стукать по краю кружек. Наступила тишина. Нет, даже так: ТИ-ШИ-НА. И только где-то в соседнем доме открылось окно: там начинался ритуал сирен. Все смотрели на недвижимый снег, а потом начался ужасный гвалт. Даже самые умные не могли придумать, что же происходит. А если придумывали объяснение, то сразу становились глупыми, стыдливо замолкали и чернели, как угланы. Потом люди выбежали на улицу и уставились вверх. Снег не шел примерно на высоте двух метров от земли. Кто-то взялся за одну снежинку рукой и повис на ней. Выдержала. Тогда люди, как муравьи, начали лезть на небо по снежинкам. Цеплялись руками, ставили на них ноги. Никто не падал. Высокие помогали низким, сильные – слабым. В походе на небе принимали участие все. Снежинки цеплялись за шерсть варежек и лезть было совсем легко. Никто не разговаривал, просто лезли. А потом вошли во вкус, начали говорить о сортах колбасы и сроке хранения сыра, о красоте и вязании, о религии и развлечениях. А потом с неба на лошадях спустились всадники и посадили многих выбившихся из сил на лошадиные спины. Путь продолжили в гордом и очень пафосном молчании, и только советского вида старичок справа от меня радостно смеялся, что апокалипсис прошел, как и планировалось – почти без проблем.