Введение. Творчество
Что такое творчество? Мне часто задают подобные вопросы и даже просят научить писать стихи. Я улыбаюсь, потому что знаю, что научить этому невозможно, это дар божий – или он есть, или его нет. Кстати, не меньшее искусство – воспринимать стихи. Не всем людям это дано. Есть люди, совершенно не понимающие стихов. И я их не осуждаю. У них есть свои достоинства. Это нормально. Иначе весь мир был бы сумасшедшим. Я не понимаю, что такое муки творчества. Никаких мук я никогда не испытывала. Я испытывала полёт, когда тебя просто "несет", как Остапа Бендера. Стихи слагаются тут же: в транспорте, на отдыхе, на рынке, т.е. в самых неподходящих местах. Нужен только листок и ручка, чтобы записать этот "рифмованный бред", а потом просто коррекция, некоторые уточнения. Иногда стихотворение "пишется" дня два или не пишется совсем.
Мысль написать воспоминания пришла внезапно, как и всё, что я делаю в последнее время. Просто я, как всегда после Измаила, находилась на измаильской волне, в очередной раз рассказывая историю знакомства с К.. И вдруг получила совершенно бредовый совет написать воспоминания, да ещё и напечатать. Эта мысль обрела очертания, и вот я пишу.
Следует сказать о внезапной "болдинской осени", посетившей меня: я четвёртый месяц нахожусь на творческой волне. И это мне нравится. Причём весеннее вдохновение сменилось осенним и даже зимним. Не пишутся планы, отчёты и прочая ерунда, но зато пишутся стихи, я путешествую, познаю мир, читаю и чувствую себя человеком.
Глава 1. Путь к науке
Так вот, о Человеке, которому я обязана всей своей жизнью, карьерой, материальным благополучием и прочими благами, по большому счёту можно даже сказать – судьбой. Я могу сказать, что это он сделал из меня то, что я есть, вылепил, как лепят из бесформенного пластилина, не осознавая до конца своей великой миссии на Земле.
Я заканчивала институт, впереди уже маячил диплом филолога. Я училась хорошо, но лениво, на голову опережая однокурсников. Меня никто не разбудил, так в полудрёме я и окончила бы курс, если бы не К... Они всколыхнули наш сонный институт, как камень – тихое озеро, пошли круги. Весть о том, что приехала некая Колесникова, кандидат наук, дошла до нас очень быстро. Она пугала: молодая, требует знаний. Нам грозил экзамен за третий курс вместо заболевшего Г... Но, о чудо, провидению было угодно, чтобы на экзамен пришла Валечка Снигуренко, его ассистент. Она вела у нас практические занятия по русскому языку. Испуганная, держащаяся в рамках приличий и на большинство наших вопросов отвечавшая: " Я спрошу у Д.И.".
Потом мы уехали на практику, постигая азы педагогической профессии. Мы вернулись к ноябрю и услышали, что у нас будет читать Л.В.К. Какой-то спецсеминар. Мы мнили себя специалистами ( группа была довольно сильной ) и относились ко всему скептически. Она не вошла, а впорхнула в аудиторию, в синем платье из шотландки, с копной соломенных волос на голове. Ей было 28 лет, мне – 21. Она была кандидат филологических наук, я – никто. Я и сейчас вижу её, стоящую у доски и подбрасывающую на ладони мелок. Она меня не просто ошеломила, это был поток, лавина, повеяло свежим ветром. Я влюбилась в преподавателя (надо сказать, что это чувство меня часто посещало ещё из школы ), а потом – и в предмет. Убил меня вопрос:"Как, вы не знаете, кто такой оппонент?" Мы не знали, кто такой оппонент, т.е. мы, конечно, знали, что это противник в споре, но о научной подоплёке и не догадывались.
Меня охватила досада, спортивный азарт, если хотите. Из этого спортивного азарта выросло моё увлечение наукой. Надо ещё сказать, что я потерпела фиаско на любовном фронте. Парень, с которым я встречалась, написал мне прощальное письмо. И я решила уйти в науку. Я готовилась к каждому занятию, а это не требовалось по условиям семинара, дополняла, вступала в споры, хотя сейчас отлично понимаю – знаний было мало. Из спортивного интереса попросила прочитать её диссертацию, поняла в ней мало, но виду не подала. С большим сожалением мы распрощались.
Во втором семестре "Общее языкознание" у нас начал читать ассистент К., её муж. Молодой, красивый, обаятельный. Он только что приехал из аспирантуры и ещё не был кандидатом наук. По сравнению с Л.В. он не блистал красноречием, умением преподнести материал, скорее наоборот – он не очень умел читать лекции. Многое было непонятно, он не всегда объяснял, иногда путался, но с дотошностью выходил из ситуации. Кстати, этому я научилась именно у него. Но было в его лекциях что-то такое, что завораживало, будоражило ум и заставляло думать. Так никто не читал, и мы с удовольствием толпились на перерыве возле доски, задавали вопросы. Некоторые студенты, приближённые к деканату, заворчали – трудно, непонятно, а значит - не нужно. Начиналась эпоха Бондаревской, будущего декана факультета. Мне до боли было жаль молодого, симпатичного преподавателя (ему было в ту пору 34 года ).
Я продиралась сквозь дебри общего языкознания, что-то понимала, что-то нет, но неосознанно одобряла. Я увлеклась, меня увлекла мысль человека думающего, неординарного, интуитивно почувствовала глубину и с головой окунулась в науку. Когда на лекции возник магнитофон, он, извиняясь, что-то сказал о великой пользе техники, а потом, указав на некоторых студентов, спросил, понятно ли нам то, о чём он говорит. Помню, как я встала и ответила положительно.
Ещё помню, что на ворчание кого-то из студентов, что, мол, зачем нам изучать общее языкознание, оно ведь в школе не пригодится, он посоветовал проделать обратный путь развития, т.е. влезть на дерево. С юмором у него тоже было всё в порядке. Так, преподаватель педагогики, моя бывшая учительница русского языка и литературы в школе Б. рассказывала, как К. пожурил её за то, что она изучает наследие Сухомлинского: "Кто-то наследил, а вы изучаете!" Это был особый, колесниковский юмор. Помню, что он собирал всякие интересные слова и выражения. Его восхищало слово "долампочкизм", взятое, кажется, в "Крокодиле". Кстати, история, подобная той, что возникла у нас на семинаре, месяц назад произошла со мной. На моём занятии курсант сказал:"Как я должен готовиться к зачёту, если в тетрадке такие слова ( он так и сказал – слова, а не термины ) – тенденции, антропоморфизм ?" Я на секунду задумалась, что же ему ответить? И вспомнила Колесникова.
Мысль снова возвращает меня в тот далёкий год…Потом я попросила почитать диссертацию К.( она уже была готова к защите), ничего в ней не поняла, писал он очень сложно. Иногда только доходили некоторые мысли, я перечитывала по нескольку раз, ничего не понимала и злилась – ведь это же русским языком написано. Позже пришло понимание, с пятого раза. И ошеломление – это наука, но только какая-то перевёрнутая, необычная. Они были учениками известного профессора М.
Глава 2. Неформальное общение
Захотелось неформального общения. Колесниковы только что получили квартиру на Алмазном – это новый микрорайон в городе, где жила и я. Да и сейчас продолжаю жить там. Однажды, гуляя, я встретила их на улице. Они запросто пригласили меня прийти к ним в гости, и я пришла. Мысли о том, что я буду сдавать ему экзамен, не было. Выгоды не было, был просто интерес. Потом были долгие вечера в беседах, спорах, чтение книг. Не выходила из дому по 2-3 дня, читала запоем. Постепенно я поняла, кто в их тандеме главный. Он был мозговым центром, а она его прекрасно дополняла. Она охраняла его быт, была подругой, советчицей. Она была для него Лилей, Лилечкой, позже просто Люлёк. В науке оба были асами, но Колесников был чуточку выше.
Всё своё свободное время я пропадала у них. Помню, что мы с интересом смотрели фильм "Большая перемена", вышедший на экраны ТВ. Он нам очень нравился, мы посмеивались над героями. Ситуация у К. была похожа. Они только что закончили аспирантуру, рассказывали мне о Симферополе, цитировали любимого Джерома К.Джерома "Трое в лодке, не считая собаки". Помню её красное платье и то, как он кружил её на руках по комнате. Удивительно, но я до сих пор представляю расположение комнат в их квартире. И, когда я вспоминаю их, я вспоминаю эту квартиру, хотя я не была там много лет.
Помнится ранняя весна... Только что сошёл снег, на улице было тепло, как бывает тепло в конце марта. Люди сняли шубы и шапки и подставляли весеннему солнышку свои бледные от зимнего затворничества лица. Я люблю весну, когда оживают все краски, обновляется природа, всё дышит свежестью. Люди одеваются в разноцветные одежды, весь мир становится весёлым и пёстрым. Весной ко мне часто приходит муза. Я начала писать стихи ещё в 7 классе, потом на 4 курсе резко бросила – усилием воли. Лиля раскритиковала одно стихотворение, и я решила, что большого поэта из меня не получится. А писать просто так –это баловство. Так я наступила на горло собственной песне. А в 37 лет после длительного перерыва ко мне снова пришла муза и не покидает меня до сих пор.
Эта весна мне запомнилась на всю жизнь. Я пришла к ним домой, они собирались гулять. Лиля очень хорошо шила. Это была мужская замшевая куртка болотного цвета. Мы гуляли в садах, теперь их нет, а на их месте вырос микрорайон "Сады". Есть "Сады-1, Сады-2, Сады-3 и даже Сады-4, а самих садов уже давно нет.
Говорили, конечно, о науке. Я мало знала, меня спасал только интерес к ней. Но я была задиристой и постоянно задавала вопросы. К. терпеливо на них отвечал: "Так, что такое грамматическая категория?" Я не знала определения. Но схитрила:"Л.В. нам говорила…" Он засмеялся: " А кто учил Л.В.?.." Это были моменты счастья. Это был год счастья. Я стала совершенно другим человеком. Помню запись в своём дневнике:"Четвёртый курс был поворотным пунктом в моей судьбе."
Глава 3. И вся остальная жизнь
А потом была жизнь. Со взлётами и падениями, удачами и разочарованиями. Я закончила институт. У К. появились новые студенты. Работала в школе: в селе по распределению и в городе. Мы изредка встречались на улице, на курсах повышения квалификации. Сосуществовали в параллельных мирах. Я сдавала кандидатский минимум, поступала в аспирантуру, неудачно. Вышла замуж. Потом прошла по конкурсу в педагогический институт. А К. переехали в Измаил. А. А. стал заведовать кафедрой. Трудно и долго писала диссертацию.
Наступил 1988 год… Я на 4 месяца укатила в Днепропетровск на ФПК(факультет повышения квалификации). Атмосфера была творческая, я пыталась писать диссертацию, собирала материал, читала очень много из возвращённой литературы, ездила в Москву, в Ленинку. Это было раскрепощение. К тому же я испытала шок, меня раскритиковали. Я психанула и решила положить крест на диссертации. Это был как раз тот момент, когда отрицательный результат – тоже результат.
Однажды, сидя в промозглом общежитии на проспекте Гагарина, я написала письмо в Измаил. Я помню содержание своего письма, его ответ хранится у меня как память. К. снова звал меня в Измаил, предлагал помощь. Ехать было не с чем. Я опять не поехала. Но воспрянула духом и начала писать стихи после длительного перерыва. Несколько поездок в Москву изменили мои научные интересы, я нащупала нить диссертации – семантическое словообразование.
Я заново начала писать диссертацию. Прошло 3 года, прежде чем я поставила последнюю точку в работе. В мае 1991 года я отвезла диссертацию в Кировоград профессору Г., своему руководителю. И параллельно позвонила К. Мне важно было даже не его мнение, а то, что я написала. Я хотела доказать ему, что из меня что-то получилось.
Глава 4. Измаил - Кировоград
Я приехала в Измаил ночью. Стояло лето. Только что прошёл дождь, везде были лужи. Ощущение было жуткое: ночью в незнакомом городе, куда идти, не знаю. К тому же я ехала с приключением – опоздала на поезд и на такси догоняла его в Кременчуге. Позвонила, помню Лилин удивлённый голос:"Галя? Вы же должны были завтра приехать". Ну что же мне оставалось делать, повернуть обратно и приехать завтра? Она явно ревновала.
Мы встретились на ночной улице, узнала его сразу же. К. почти не изменился, а ведь прошло 12 лет. Был такой же распахнутый и демократичный. Он сидел на кухне на полу около плиты, курил, и мы говорили, говорили, говорили… Как много нужно было сказать, многим поделиться. Как дороги были мне эти люди, несмотря на все перипетии.
А потом мы сидели на лоджии и лопатили словарь, искали ошибки. Я интуитивно нащупала то, чем он сейчас занимался – словарной грамматикой. Читала его докторскую диссертацию, что-то для себя выписывала, мы спорили. Это снова было счастье, как в юности…
Эти два дня в Измаиле изменили меня в корне. Я опять много читала, он выдавал мысли, я их переваривала, снова удивлялась мощи, свободе, силе духа. Я влюбилась без памяти, и это было как второе дыхание.
В Кировограде я окончательно разругалась с Г., своим научным руководителем. Он меня просто изводил: то принимал работу к обсуждению, то отдавал обратно. Я привезла готовую диссертацию без титульного листа – нужно было уточнить название, его придумал А. А. Помню, как Г. швырнул папку, и она по инерции пролетела по полированному столу:"Здесь нет титульного листа, и вообще её не так надо было делать. Надо было рассмотреть образование относительных прилагательных, потом – притяжательных, выделить модели." Я ему сказала, что об этом уже давно в учебниках написано. " А почему же вы мне ничего не сказали?"- удивился он. Я подумала, что профессору это надо было знать, но промолчала. Это была последняя капля в чаше моего терпения. Мало того, что он не помогал мне, но ещё и вставлял мне палки в колёса. Почему он так вёл себя, не знаю, хотя и догадываюсь. Помню, как я медленно завязала тесёмки на папке и сказала:"Я забираю диссертацию!" Дальше – немая сцена, я закрываю дверь. В голове промелькнуло:"Это конец!"
На улице стоял ноябрьский мороз, шёл пар изо рта, было как-то неуютно в чужом городе со своей никому не нужной бедой. И был только один человек, который мог меня спасти. Я отчаянно набрала измаильский номер К., сказала, что забрала диссертацию. К. только спросил:"Ну что, все мосты сожжены? Я тебя беру, пиши мою фамилию на титульном листе."
А. А. взял меня под своё крыло с готовой диссертацией. Это было бы начало моего конца, потому что с готовой чужой диссертацией меня бы никто не взял, пришлось бы писать всё заново. Я уже один раз прошла этот путь, а как известно, дважды в одну и ту же реку не входят. Но К. сказал просто:"Пиши автореферат!"
Потом были поездки в Днепропетровск с рефератом, в Измаил с вопросами, была обычная предзащитная волокита.
В марте 1992 перед защитой я поехала в Измаил, нужно было уточнить некоторые детали. По телефону я пожаловалась на проблему с сапогами - отваливались подошвы, а деньги были пущены на защиту. Сапоги в мои планы не входили, а ехать было надо. К. по телефону посоветовал мне подвязать их верёвочкой. Никогда не забуду, как он клеил мне их на кухне в Измаиле. Я горжусь этим всю свою жизнь. Помню в трубке лёгкий баритон и обращение: "Галечка, миленькая!" Так меня никто не называл. Я любила его без памяти и готова была ради него на всё. Я завидовала кафедральным девчонкам – они работали вместе с ним, Лиле – она видела его каждый день, даже дворовой собаке Зоське, которая запросто лежала у его порога. Наверное, она считала его хозяином и сторожила квартиру. Но я никогда не переступала черту, потому что любила Лилю не меньше.
А потом была защита. Это был мой триумф, моя победа. Я доказала ему! Я позвонила им из Киева, прямо с банкета. В Киеве у меня есть хорошие знакомые, которые и приютили меня на период защиты. Их квартира находилась тогда на улице Горького, возле университета. Огромная 5-комнатная квартира в сталинском доме. К большому сожалению, С.С. умер в прошлом году. Он когда-то был тренером, был связан с киевским "Динамо", личность довольно известная в Киеве. А квартиру они поменяли дважды, да так, что я еле разыскала их через десять лет. Помню содержание разговора:"Всё, А. А.! 16 голосов "за", ни одного чёрного шара". Он радовался, как он радовался. Это были его девчонки, которые пошли за ним, которых он приручил, и он в ответе за них.
Я приехала в Измаил отмечать защиту. Ему шёл тогда 54-й год. Я любила этого человека, а между нами было огромное расстояние от Одессы, были обязательства – то, что мы называем жизнью. И была Лиля, Л. В.…
Шумно отметили мою защиту, я познакомилась с его кафедрой. Мы ходили на чью-то квартиру всей компанией, по-моему, к Л.Т. Я сидела за столом. Он почему-то положил мне руки на плечи. Помню свои ощущения. Никакой секс не сравнится с этим. Что это было? Я думаю, это было ответное чувство, но снова эти чёртовы обязательства. Ехали по Измаилу в каком-то старом автобусе из разряда тех, о которых пел мой брат:"Здесь остановки нет, а мне пожалуйста, шофёр автобуса – мой лучший друг". Потом были какие-то неприятные звонки их тогдашнему ректору, утром я уехала с тяжёлым чувством, у меня было плохое настроение.
Но самое отвратительное меня ждало впереди – отпала причина для звонков. Мне больше нечего было говорить. Предмет разговора отпал. К тому же сразу после Измаила я окончательно разругалась с мужем, это было начало нашего разрыва. Причиной была моя защита, мой отчаянный прорыв в науку и где-то косвенно – К. Теперь это я уже точно знаю.
Глава 5. Год последний
Дальше - развал Союза. Я лишилась своей любимой специальности. Русский язык стал не нужен Украине. Я стала доцентом. Позже сплошная украинизация лишила меня и работы. Я перешла в другой вуз. Я помню только звонки в Измаил, его голос, чуть-чуть небрежный разговор. Г. чтения в 1993, его приезд. Конференция в Измаиле в 1995, мой приезд.
И был 1998 год… Год последний… больше я его не видела. Международный симпозиум в Измаиле, грядущее 60-летие К. Он пришёл вечером, в чёрном распахнутом плаще, чёрной рубашке, шутил. Мы выступали на конференции, обедали на теплоходе, пили коньяк, вели беседы на кухне, фотографировались. Я бродила с Г.Ч. по городу, кажется, читала свои стихи. Она ещё заметила о несоответствии моей внешности и души. Мне многие говорили:"Галя, ты сухарь!" Но в жизни я очень эмоциональный человек. В картинной галерее меня поразила выставка какого-то местного художника – голубые ирисы и фраза "Будем жить вечно".
Он был уже болен. Поговаривал о смерти. И было нестерпимо жаль этого человека, который сжигает свою жизнь. Мы снова поссорились. Вернее поссорилась Лиля, а я её поддержала. Речь шла о здоровье, об отношении к людям, т.е. ко мне. Была размолвка, а наутро виноватый К. провожал меня в прихожей. Он стоял в прихожей ( Лиля была на работе ) в халате, небритый, сонный, сказал просто:"Извини, если я тебя обидел!" И всё было забыто тут же. Послал меня в институт за сборником 1995 года, потом ткнул пальцем в щёку:"Целуй!"
И всё. Больше ничего не было. Был какой-то тряский автобус на Одессу, не было места, я сидела на ступеньках на своей сумке и торопливо писала своё лучшее стихотворение. Дома я написала ему письмо, призналась в любви. Писала, чтобы берёг себя, что я не хочу приезжать на его похороны, что мне ничего от него не надо: знать, что жив и здоров, слышать в трубке его голос, изредка приезжать в Измаил. И послала стихотворение.
Глава 6. Смерть
И снова были одни звонки... 2 года одни звонки, разговоры о моей новой работе, проблемы со старшим сыном, поступление в институт младшего. Мне нравилась его манера говорить, давать советы, успокаивать. Этот человек был неравнодушен к моей судьбе.
В сентябре 2000 года я позвонила в Измаил, надо было пристроить одну девочку. К. ответил, что уже не может руководить из-за болезни, предложил ей поехать в Киев к К. или Ш. В его голосе была какая-то обреченность, он был очень болен. 10 ноября я поздравила его с днём рождения, а потом грянул гром среди ясного неба. Мне сообщили, что 15 ноября умер К. в Крыму, в Мисхоре, инфаркт. Были звонки в Измаил, растерянная Лиля, торопливо рассказывающая историю его последнего пути домой, отчаяние, дикое отчаяние… Я не знаю чувства, по силе равного этому. Разве что смерть мамы вызвала такой же шок. Несколько дней я слушала заунывную музыку Баха и "Город золотой" Гребенщикова. Я не могла поверить, что его больше нет. Я до сих пор не могу в это поверить. На всей Земле его нет.
Летом 2001 года я приехала в Измаил. Было как-то пусто и очень тоскливо. Стояла вторая половина августа. Было очень жарко. Меня встретила выжженная солнцем трава, Измаил казался мёртвым. Мы сидели с Лилей и Андрюшей на даче, ели фрукты, пили вино и вспоминали, вспоминали… Я плакала и не стыдилась своих слёз.
На обратном пути в Одессе я поехала на Морвокзал, спустилась по ступенькам, сидела и смотрела на тёмную воду. Он завещал развеять прах над морем. Он теперь там, возле Одесского маяка. Он сам был, как бушующее море. Эта картина висит у него над столом. Когда я смотрю на неё, она будоражит мне душу. С тех пор меня каждый год тянет к морю. Оно лечит меня.
Эпилог
Прошло 5 лет… Мы в чём-то стали другими. Стали старше, мудрее… Вот и материально я стала жить немного лучше. Но в душе я осталась прежней, и меня по-прежнему тянет в Измаил. И к морю… Я физически ощущаю пустоту, вакуум вокруг себя. Мне не хватает его взгляда, голоса, его шуток, его одержимости, оптимизма, тепла, какого-то света, который исходил от него. Я этого просто не могу объяснить, это не поддается объяснению.
Я живу, работаю, стараюсь быть похожей на него. И понимаю, что это величина, и мне очень далеко до этой планки. Но я не могу быть хуже других, я должна быть лучше. Я горжусь тем, что я ученица К.
Каким он был? Он был беспокойным, ищущим. Он не берёг себя, он сжигал себя. Он был талантливым. Он был неудобным. Он был честным и бескомпромиссным. Он был порядочным, настоящим интеллигентом из того далёкого времени. Он был сильным. Он был слабым. Он был ласковым. Он был грубым. Он был весь соткан из противоречий. Одно у него не отнимешь – он был Настоящим Человеком, и память о нём живёт в моём сердце, пока я жива. Dum spiro spero.
Я счастлива, что на мою долю выпало знать его, жить в одной стране, дышать одним воздухом. Ощущаю, что моя жизнь была бы неполной без К., что я не смогла бы реализовать себя без его поддержки. Склоняю низко голову перед его светлой Памятью. Я в долгу перед Вами, А.А.!
Я была глупой и упрямой девчонкой, а Вы меня учили жить и служить науке. Он служил науке истово, он был одержим ею. Я стараюсь следовать по вашему пути. Правильно сказала Лиля: " Он бы порадовался за нас!" Жизнь не кончается. Есть его жена Лиля, есть его сын Андрей и внук, которые мне очень дороги. Есть девчонки на кафедре, с которыми меня связывает имя К. Я вытираю слёзы, он не умер, он живёт в нас, в нашей памяти. И я никогда не изменю ей.
Я выполнила свой долг, написав всё, что вы прочитали выше. Так родилась подборка стихов, посвящённых Измаилу и моему К.
Декабрь 2005.
* * *
Мне снится дом, балкон над Измаилом
И эти чёрные глаза…
Старушка! Ты никак влюбилась?
Одесса, порт, морской вокзал…
И эти слёзы у причала,
И непонятная тоска,
И суета сует вокзала,
И обречённость – никогда!
1991
* * *
Опять забытый богом Измаил,
Южане, лики расписные…
Суворов, что когда-то покорил
Страну турецкую, и сделал их своими.
Профессор в джинсах, "вилла в огороде"
( Как скаламбурил милый капитан),
Простите, Марь Сергевна, бога ради,
Что он меня нести собрался на руках.
Картошка, лук, укроп, петрушка…
И слов родных тугая пелена,
И серый дом, приятная игрушка,
Вдали Карпат чужая сторона.
Базара шум и сутолока улиц,
Картинной галереи полутьма,
И Скорпион, что жалом мучит,
Родней картины нет, признай сама.
Заочники, экзамен… Три заветных слога
И две тенденции в движенье языка.
Ах, Лиля, Лиля! У Ван-Гога
Не сыщешь ты достойней полотна!
Паденье, взлёт, опять паденье.
В ответ – дежурный разговор,
Как результат – плохое настроенье,
Отъезд, бессонница – и всякий вздор.
Люблю дороги Придунавья
( Обогатим свой лексикон),
Поднимем кубок наш за здравье,
Ведь здесь живёт Ко-лес-ни-ков!
1995
* * *
Измаил, Измаил…
Я хочу приезжать сюда снова и снова,
Здесь свободы дыханье и запах дунайской волны,
Здесь раскованней чувства и даже случайное слово
И бичует, и ранит похлеще молвы.
Теплоход на причале, волна за кормою,
И Дуная стремительный бег…
Измаил, Измаил… Я болею тобою,
Словно ты дорогой, золотой человек.
Акварель на стене, светло-синяя гамма,
Снится ирис летящий во сне.
И волшебное древнее чудо – нирвана –
Вечно жить обещает не мне.
Я дышу, и волнуюсь, душой оживаю,
Ненавижу, сгораю и верую в Вас!
Снова я невпопад, в эпицентре ночного скандала –
Буря гнева, эмоций, рокочущий бас!
Утром шорох листвы и осенняя красок палитра,
Поцелуй на прощанье и привкус слезы на губах,
И одесский автобус, немая молитва:
"И люблю, и сгораю, и верую в Вас!"
Измаил, Измаил!
Я хочу повторять это слово,
Ты нечаянный берег и пристань судеб,
Измаил, Измаил!
Я хочу приезжать сюда снова и снова,
Белый город мечты и разбитых надежд.
1998
Без вас...
Одесса, море, я на волнорезе,
"Магнолии" душистый аромат,
Сушу пятёрки на одесском брезе
И заплываю с розою в руках.
И степи Бессарабии пустынной,
И мёртвый Измаил,
Стена, иконостас…
Без Вас…
Мы пьём вино кровавое в бокалах,
Уносит память светлые года,
И беспросветная тоска вокзала,
Транзит, тупик и тёмная вода.
2001
* * *
Тебя нет уже тысячу зим,
Тебя нет уже тысячу лет,
И печален младой херувим,
Недочитанный "Новый завет"…
Я спешу, убегаю – дела :
Суета суетою сует,
И из сумрака Экклезиаст
Мне вручает готовый ответ.
Надвигается снова зима
Пустоту не заполнить вовек,
И, печалью окутав дома,
Время-рок убыстряет свой бег.
2002
Запретная любовь…
Взываю к памяти: звонки…
И разговор чуть-чуть небрежный,
а я опять тобою брежу
и льдинки встреч ещё тонки.
Тогда кружил в созвездье Рак,
пылало лето в дымке зноя,
и уравнение простое
решали мы совсем не так.
Не так прощались, будто тайно,
дрожа касанием плеча
( и мой удел – горит свеча
и навсегда немая память…)
Я помню руки на плечах
и взгляд испуганно-тревожный,
меж нами чувство невозможно,
о, вечный спутник – подлый страх.
Вступает над строкою Бах
и трепет слова – на пюпитрах,
и голос, ласкою испитый,
солёный привкус на губах.
31.03.2007