Влажный ветер плевками осенними
в небесах вдохновенье размазал.
Томным вечером по воскресениям
Джон топил всю окрестность в джазе.
На эстраде с пробитою крышей
разрывал тишину саксофоном.
Саксофон, тайну действа хранивший,
в его руки безумно влюбленный,
наблюдал за рождением власти
над душой опьяненного Джона,
не желавшего большего счастья,
чем делить свою боль с саксофоном.
В тот момент был стихийным до крайности
его нот музыкальный разгул.
А дорогой домой – ряд банальностей:
нарастающий улицы гул;
навернув стопку водочки в баре,
став причастным к чужим разговорам,
укрывался от уличной хмари,
занавесив в квартире все шторы.
Снова утро. Подъем – понедельник!
Удается проснуться едва ли.
На неделю он будто бы пленник,
облаченный в костюм от Cavalli.
Дорогого парфюма роскошность,
рестораны, банкеты, гламур.
Изобилие сладкого – тошно.
Пресыщенье вниманием дур.
Джон-банкир не справляется с ролью.
Так претит ему общество высшее!
Рвется чувственность сердца на волю,
что опасно; что, в общем-то, лишнее.
Будний день – в белом кожаном кресле.
Теребя на руке Romanson,
он блаженно мечтает: «Ах, если
был бы рядом мой друг саксофон…».
И дождавшись опять воскресенья,
он сбегал ото всех каждый раз.
Там, где парк приходил в опустенье,
Джон надрывно выплакивал джаз.