Там, на перроне шумном и дождливом
Слова любви уплыли в пустоту......
Эти слова любила повторять одна удивительная женщина, образ которой, как детский четкий, почти схематический рисунок отпечатался в моем сердце. Конечно, у них есть автор, но имени его я не знаю, и никогда не трудилась узнать, для меня они навсегда остались в памяти вместе со страческими руками и слезами человека, не желающего покидать этот мир.....
Мне казалось, что мало кто знает о любви в этой жизни.... Мало кто из современных людей понимает суть любви. Люди разучились любить, они перепутали любовь с эгоизмом, и не знают того, что любовь это труд, это жертва, это ежедневное преодоление себя ради счастья другого человека. Но ОНА любить умела... И её любовь была самым большим и самым важным её уроком, за который я до сих пор благодарна ей.
Она была моей классной руководительницей, учительницей русского языка и литературы, звали её смешно, как-то очень по-чеховски, Калерия Николаевна. Впрочем, у этого имени были свои плюсы, о кторых она не мола не догадываться - за долгие годы мы так и не смогли придумать ей прозвище и ограничились тем, что в минуты детской ярости называли просто по имени "Калерия".
Ею начинался и заканчивался наш день. Она нас любила. Любила всех без исключеия, хотя утверждала обратное. Она любила делать вид, что на кого-то сердится, а потом три часа отстаивать его жалкую судьбу на педсовете. Она рассказывала нам удивительные и смешные истории из собственной жизни, вскрывавшие её вовсе не безобидную натуру. Она участвовала в почти анекдотических сражениях с собственным зятем. Это были сражения за всё - за счастье дочери, за право ездить на работу, за главенствующее место в доме. Когда она была в силах, то заколачивала двери своей квартиры крес-накрест палками и вешала объявление,что в 67 квартире "никто не жвет", с единственной целью - не дать любимой дочери выскочить замуж за того, кто с её точки зрения... ну не пара....
Когда силы её иссякли, он прятал её сумку или кошелёк, не давая ездить на работу, на которую она всё равно сбегала, как школьница подговаривая своих подружек-пенсионерок обеспечить ей информационное прикрытие.
Мы все были свидетелями этой стратегической войны, все посмеивались над ними над их шпионскими страстями, но когда она умерла, мы все видели безутешные и искренние рыдания огромного мужика, который потерял не только достойного противника, но и настоящего друга.
Она умирала долго и трудно. И смерть её стала уроком для многих, и прежде всего для меня.
Она любила меня больше всех в классе. Насколько позволяла ей её справедливая натура, она выделяла меня из всех. Причины этой любви навсегда для меня останутся загадкой. Я слишком поздно поняла, что за моей беззаботной пятнадцатилетней спиной разворачивались поистине шекспировские страсти.Я никогда не была подарком, и любить меня особо было не за что, но каждый раз,когда на меня жаловались, она говорила, что "это пройдет, останется главное", но об этом я узнала позже, после её смерти.
Я не замечала ничего вокруг себя, поглощенная пучиной переходного возраста,сломленная смертью обожаемой бабушки, сметенная непосильный и незаконной страстью, я искала любви, и, как это часто бывает, не замечала, что она совсем близко.... стоит только посмотреть, чтобы увидеть. Но я туда не смотрела. Я не понимала, что может быть привлекательного во внутреннем мире старой женщины, чего там искать? Чему учиться? О каком понимании и о какой опоре может идти речь, что она может знать обо мне, между нами более чем пол века.
Я стремилась к другим горизонтам, я стремилась к молодости, к зрелости, я примеряла на себя взрослую жизнь, поворачивая её разными сторонами, я нашла собственный идеал, который, врочем, любил меня "вопреки" всему, что во мне было, и очень честно в этом признавался. И в этом житейском угаре, мне казалось, что это естественно, что меня любит старушка, меня всегда любили старушки, так уж я устроена, при чем ни я сама, ни они не понимали, почему я пробуждаю в них такие нежные чувства. Наверное я очень консервативна, от меня веет стариной: тургеневскими девушками, строгими нравами, литератруным языком, традициями и основательностью. И, как это часто бывает, прозрение ко мне пришло внезапно.
Был выпускной вечер, даже не у нас, мы уже с год, как окончили лицей. Я работала в родной школе секретарем и переживала не самый светлый период в своей бурной юности. Собрались мои друзья, был ОН, мой обожаемый мучитель и пакостник, была ОНА, мой идеал и предмет неустанной ревности Калерии Николаевны, было ещё очень и очень много народу. Калерия Николаевна простилась с нами, и пошла домой. Я выглянула в окно, погруженная в собственные безрадостные мысли, и вдруг увидела, как медленно и тяжело она пересекает наш небольшой дворик. Сначала я смотрела на неё просто, как на предмет интерьера, но постепенно какая-то тревожная мысль заполнила мое сердце, я поняла отчетливо и неожиданно, что она умирает. Вихрем пронеслись воспоминания о последнем учебном годе - о том, как на просила меня набрать телефонный номер, потому что плохо соображает, как это сделать, о замедленной речи, о беспричинных слезах на уроке, повергавших в шок учащихся, о появившемся дополнительным выходном дне, о просьбах взять трубку звонящего телефона, и если это её, то сказать что у неё сегодня выходной, и её здесь нет. На меня сплошной лавиной - суровой и беспощадной - накатывало прозрение. Когда у неё появилась эта шаркающая походка? Почему она уже пятнадцать минут идет через двор, где медленного шага на две-три минуты от силы.? Я обернулась к ребятам - меня поняли без слов.
В тот вечер мы провожали её почти до дома. А через два дня, когда уже все разъехались из Москвы, я узнала, что она с обширным инсультом в тот же вечер была доставлена в больницу.
Год она боролась за жизнь. Выходила из больницы и вновь туда попадала, отсиживалась дома и рвалась на работу, периоды бодрости сменялись тоской и унынием, но немощь брала свое. Я видела эту войну между человеком и смертью.
Последний раз я видела её в мае, за месяц до смерти. Я позвонила её дочери, чтобы узнать адрес больницы, и не обратила внимания на брошенную ею фразу "Вер, ты только обещай, что не будешь плакать." Конечно я пообещала. Но, когда я вошла в палату, то горько пожалела, что так легкомысленно отнеслась этим словам.
Вместо величественной многокилограммовой "Калерии" с её грузной и грозной поступью, в кровати лежала маленькая высохшая старушонка с тоненькими ручками, испещренными веснушками и синяками от уколов. Радость этого маленького существа, от того, что я пришла, выбила почву у меня из-под ног. Так мне радовались потом только мои дети. Я позабыла все обещания и плакала, сидя на её кровати. Она разговаривала со мной грудным, сдавленным шопотом, отирала слезящиеся глаза и периодически замолкала, судорожно припадая к пузырьку с нитроглицерином.
Пройдет много лет, я всё буду помнить, как я приехала к Калерии Николаевне в больницу. Я прощалась с ней, я понимала, я видела смерть в её глазах, я знала,что вижу её последний раз, и целое море любви затопило меня, заполнило, сдавило дыхание. Все мои идеалы и страстишки мне показались мелкими и ненужными, неправильными и неправомерными. Вот она истина, умирает у меня на глазах.
- Кто это? - Спросила её соседка по палате. И прежде чем я успела ответить, услышала тихий, но твердый голос
- Это моя гордость.
Я всё плакала и плакала, и не могла остановиться. Я просила у неё прощения за Галину Борисовну, за Славу, за всех тех, за спинами которых я не заметила и не оценила ни жертвы её, ни любви. За тех, про которых она лишь иногда деликатно говорила словами Грибоедова "Когда подумаю, кого же вы избрали, когда подумаю, кого вы предпочли...." Передо мной кинофильмом протекли события последних лет - непонятно откуда бравшиеся "скидки по обучению", "невыкупленные" проездые билеты, которы доставались мне совершенно бесплатно, "лишние" завтраки или билеты в театр - и я поняла,что все эти годы мою жизнь предано и неусыпно, не взирая ни на что охраняла эта умирающая женщина. Это она оплачивала мое обучение, когда моя семья бедствовала, и не было никаких скидок, это она с инсультом поехала в приемную комиссию института, чтобы напомнить председателю о своем знакомстве с нею, чтобы мне была поблажка, это она нашла мне педагога, с которым позже мы встретились в институте, это она покрывала все мои мелкие и не очень мелкие провинности. Это всё была она... А я.... А я писала стихи своему идеалу, которому я была не нужна...а я страдала от любви к мужику, который любить разучился за десять лет до моего рождения, я возвеличивала то, что блестело, но золотом не являлось.
Мы обе знали, что видимся последний раз, поэтому она оставляла мне завещание, а я не спорила с этим. Я долго-долго сидела у неё, уже когда слёзы иссякли, и на улице стало темно, и санитарка много раз свирепо сморела на меня, а я всё сидела и слушала сбивчивый и хриплый её рассказ о .... я уже не помню о чем. Я просто хотела выучить её наизусть, как когда-то учила для неё стихотворения русских классиков, чтобы потом рассказать, как она рекомендовала - громко, ясно и с выражением.
А потом она заснула.... Я собралась уходить, наклонилась над ней, в последний раз взглянула и поняла, что люблю её, она мне родная, близкая, она - моя бабушка, вернувшаяся, чтобы продлить мое юное счастье. Это она спасла меня от отчаяния, а не Слава, не Галя, никто другой - она. Это она показал мне, кто я и чего я стою, она научила меня видеть и слышать других людей.... это сделала она.
Я искала искренность и простоту среди людей, которые не умели быть ни искренними, ни простыми, я писала стихи людям, которым они безразличны, и только льстят самолюбию. Я хотела, чтобы меня воспринимали такой, какая я есть те, кто преисполнены фальши и лжи. А она, наблюдавшая за моими метаниями и исканиями, совершала подвиг настоящей любви, жертвуя собой ради моего счастья и покоя.
"Когда я умру, ты всех собери, слышишь? всех без исключения.... котик...дай мне слово..."
Я дала слово и это слово сдержала.
Она умерла в мой день рождения, о котором она,в отличие от моего "идеала", никогда не забывала. Я накрывала дома праздничный стол, когда мне позвонил Арсений. Я жала этого, но не была готова. Впрочем, к смерти никогда не бываешь готов. Я всех собрала, как и обещала. Я не знаю, почему Богу было угодно соединить дату моего рождения с датой смерти этой женщины, я не думаю об этом, но и не забываю о ней никогда, даже если бы хотела - всё равно не забыла бы. Наверное Бог, за творимый ею подвиг любви, послал ей великое утешение, не быть забытой на земле тем, кого она любила.
Во время отпевания храм был заполнен толпою благодарных учеников и любящих друзей. Она почти не изменилась в гробу.
А потом были похороны..... Наши мальчишки не сговариваясь подняли на плечи гроб и долго несли его по летней слякоти, а мы, девочки, всё пели и пели погребальные песнопения дрожащими голосами, а я думала, что вот он, венец жизни учителя.... Если его гроб несут ученики, то жизнь прожита не зря....
Я помню звук земли, ударяющейся о крышку гроба..... оседающую на руках у мужа дочь Калерии Николаевны Олесю и растерянное выражение лица младшей и самой любимой её внучки, Анюты.
И были поминки в лицее, и кто-то говрил слова.... слова... слова.... А мне всё чудились её слова, которые она так любила повторять:
Там, на перроне шумном и дождливом,
Слова любви уплыли в пустоту...
И плакал Арсений, и я пыталась его утешить, хотя мы уже много лет не разговаривали, а потом я заплакала сама, и голос Олеси прозвучал над ухом...
- Не плачь, ты же её дочь, как и я, ты не должна плакать....
Я была её дочерью? Я не знаю ,кем я ей была.... я так и поняла, за что так предано и так нежно любила меня женщина, которая никогда не испытывала недостатка в любви. Она научила меня ценить настоящее. И потом, когда мой "идеал" вопрошал меня, почему я вышла замуж за своего мужа,( предпочтя его её сыну, хотя это и не афишировалось) , я не ответила ей, но не потому, что не знала ответа, а потому что она не поняла бы его.
Мой муж - настоящий. Он какой угодно, с ним куча проблем, но он настоящий, и, глядя на него, я вижу ту самую безграничную любовь и постоянную жертву, которую я больше никогда не перепутаю ни с чем другим, и никогда больше ни на что не променяю.