Барабаня в уши, стучат деревья
Сухие пихты, крутобёдрые пальмы.
И едет трамвай на встречу кому-то,
А сзади трамвая идёт вакханалья.
Песок и изюм прилипают к нёбу,
Кровь пускают небу из турбин самолётов.
Неспешно с позывами тянут на рвоту
Запитые после обеда таблетки.
На краю переулка стоит фрезеровщик,
Он отличный парень – пять недель без запоев,
Он сорвал на клумбе цветы кому-то,
Кто выйдет сейчас к нему из трамвая.
И летят витрины, оставаясь на месте,
И ложится счастье на трамвайные шпалы,
Под трамвайные ноги, на трамвайные руки,
Отдохнуть бы счастью, оно так устало.
Но летят самолёты и катят колёса,
И счастливы те, кто летит в самолёте,
Кто глотает таблетки и брызжет воду
На цветы, что сегодня сорвут для кого-то.
И несут транспаранты во славу ветра,
Во славу солнца и кухонной посуды,
Настрогав на станках из сучков баобаба,
Из еловых шишек и почек осины,
Не забыв про богов, обогревших землю,
И седых мудрецов из партийной верхушки,
Вспоминая чьи-то тёплые губы
И решая себя в уравненьи системы.
За станком не просто работать днями,
Да ещё когда ничего не платят.
И гудок клаксона заставляет подумать,
Почему фрезеровщик до сих пор не пьяный.
Он в подмятом костюме летит в самолёте,
В простом самолёте навстречу трамваю.
И пилот кружится, хватаясь за кресло,
Он пилот второй день, а уже летает.
Чередой демонстранты перекрыли дорогу,
Они верят в идею и хотят спасти счастье,
И лежат пластами на политых газонах,
И стоит трамвай и застыло небо.
Вот взметаются люки в притухшие звёзды,
И тёплый фонтан разрезает раны,
Свежие швы на угрюмом небе
От хмельных самолётов и строительных кранов.