Помню покосившиеся избы,
Стук копыт, шуршание колес
И реки печальные изгибы –
Ведь в душе я деревенский пес.
Может, дней назойливая скука
С курами, гусями и котом,
Или та смазливенькая сука,
Что вильнула палевым хвостом...
Только дрогнула душа собачья,
Оборвал я старенькую цепь,
Жизнь мне опостылела щенячья –
Я решил в столице умереть.
У меня внутри была тальянка
И, хоть я не конченый злодей,
Жизнь моя была сплошная пьянка,
Где я драл и сук, и кобелей.
Нынче я скромнее стал в желаньях –
Ведь давно кастрирован, зашит;
Мне бы только косточки бараньей,
Чтобы перебить свой аппетит.
Потому, когда на небе месяц,
Я плетусь – немолодой дурак,
Мордою своей печально свесясь,
Тропкою знакомою в кабак.
Там я жду униженно и тихо,
Затаив потомственную злость,
Когда баба с кухни – повариха –
Бросит мне обглоданную кость.
Мне себя до слез порою жалко,
И все чудится одно и то ж,
Что я получу по морде палкой
Или наскочу на чей-то нож.
И никто меня уж не схоронит,
Где колышет ветерок лозу,
И священник сельский не уронит
Крупную мужицкую слезу.