Скрипач играл Сарасате.
Ветер выхлёстывал лица.
Тоска до кровавой рвоты
и смех истеричных глаз.
И тихо сошла Богоматерь
с убийцами сына проститься.
Огонь наводил позолоту
на старые зеркала.
Деревья сплетались с закатом,
меня приглашая на танец,
но я ведь игрок, а не зритель
пути сквозь петлю на погост.
В шеренгу поставят солдат, и
проступит кровь сквозь сутану,
и пепел грехопролитий
покроет улыбки звёзд.
А я, никому не нужный,
подам как предам Ван Гогу
малиновым золотом сада,
взращённого мертвецом
и он мне отрежет уши
и ссутенёрит Богу.
Погаснет сирень заката,
в деревья вплетя лицо.
Тим Александр Кельт.
**********************
Ди-джей играл под сурдинку.
До завтра осталось мало.
Я тихо прошёл по залу,
неся для тебя бухло.
Бармен вслед глядел сердито,
в сортире кого-то рвало,
пидовки виляли задом,
и было почти светло.
Потом мы сплелись в объятьях
и изобразили танец.
Сквозь пошлость пивопролитий
был пеплом просыпан бред.
Вчера, когда спал я пьяный,
ты виделся мне в сутане
шептал: "Ты игрок, я зритель," -
и всё обещал минет.
Ты был никому не нужен,
плёл что-то про сутенёра,
и жался в сирень рассвета,
и так истерично ржал.
Ты мне прозвиздел все уши,
ты мне надоел так скоро.
Погасло зерцало бреда,
и больше тебя не жаль.