– Первый раз идем сегодня в школу,
Мы сегодня в первый класс идем.
Скоро прозвенит звонок веселый;
Веселимся, песенки поем.
Вот, стоим у школьного порога,
Радости слезинка на глазах…
Почему в твоих глазах – тревога,
А во взгляде – лишь животный страх?
Что, как на поминки, нарядился
(Извини, но так со стороны)?
Что ты в руку матери вцепился
И глядишь из-за ее спины?
Что такой напуганный и нервный?
Ты боишься что ли: «первый класс…»?
– Первый раз, как говорится, в первый…
Только я иду – не в первый раз.
Помню: все тогда нас поздравляли,
Я по школе радостный бежал,
Но потом… нас чуть не расстреляли,
Апельплацем стал спортивный зал.
Вроде бы была простая осень,
Но тогда, в четвертом, в сентябре,–
Около четырнадцати сотен
Трое суток в школе, как в тюрьме.
Трое суток умывались кровью,
Даже пикнуть и чихнуть боясь.
Нас с линейки увели на бойню,
Тыча автоматами, смеясь.
Чем мы испражнялись, то и пили.
Вытерпленного не перечесть.
В первый день двенадцать застрелили,
Во второй - освободили двадцать шесть.
А на третий, в пять минут второго,
Раздались какие-то хлопки,
И со скрежетом, как будто с громом,
С потолка посыпались куски.
Наш директор на полу лежала,
Кровь струей хлестала из ноги,
Но она к окну рукой махала
И кричала каждому: «Беги!»
Наш физрук семидесятилетний
Не прилег ни разу за три дня –
Чтоб нам на полу хватило места –
И собою закрывал меня,
Всякий раз, когда был под прицелом,
Закрывал он каждого собой.
Отказался зал покинуть смело
И погиб, держа неравный бой.
За ребенка каждого вступались,
Сделали все, что только могли,
Шесть учителей – они пропали,
А тринадцать – мертвыми легли.
Утро. В школу. Надо торопиться.
В школу… дверь бегу открыть скорей…
А перед глазами… снова – лица…
Я боюсь оттоле сентябрей.