«Знаете что, скрипка?
давайте —
будем жить вместе!..» Маяковский.
1.
— Ах, Алексей Константинович! Какое прелестное стихотворение Вы написали вчера! Настоящее произведение искусства!
— Ну, что Вы, Ирина Анатольевна, не преувеличивайте.
— Я больше скажу: оно — гениально!!!
— Нет, нет, не могу согласиться с Вами. Всего лишь талантливо, и не более. А вот Вы, Ирина Анатольевна, Вы, действительно, великая поэтесса. Я прочитал, что Вы написали позавчера. Это бесподобно! Это шедевр! Ахмадулина от зависти одеколон пить начнёт, причём самый дешёвый.
— Ах, оставьте, Алексей Константинович, Вы меня балуете. Я-то ведь знаю, что говорю с величайшим в России литератором и поэтом. Да что там в России — в мире! Вас таких только трое и есть: Пушкин, Данте и Вы. Точнее так: Вы, Пушкин и Данте. Так правильнее будет.
— Скажете тоже… Уж кто-кто, а я в литературе разбираюсь. Я — версификатор средней руки, так, иногда только кое-что получается. А ваши стихи, рассказы, пьесы — они бесценны. Они проникают читателю прямо в душу, заставляя его вместе с автором страдать и плакать, смеяться и негодовать, грустить и… О чём, бишь, я…
— Вы, гении, все такие насмешники… Лишь бы поддеть нас, начинающих.
— Ох, уж и начинающих! Полно Вам прибедняться-то, Ирина Анатольевна. Цветаева и Ахматова Вам, разве что, в секретари годятся. А Бродский — на побегушках, в качестве курьера.
— Перестаньте, Алексей Константинович, зачем Вы так жестоко надо мной насмехаетесь…
— И в мыслях не было, Ирина Анатольевна! Позвольте ручку поцеловать гениальнейшей поэтессе всех времён, народов, земель и стран.
— Извольте. Позволяю.
— А локоток?
— И локоток.
— А шейку?
— Нет, шейку не дам.
— Почему?
— Не дам я Вам шейку, и всё тут.
— Ну, ладно, поговорим тогда о литературе. Признаюсь, Ирина Анатольевна, нынешняя литература находится в большом упадке. В особенности женская.
— Уж не женоненавистник ли Вы, Алексей Константинович?
— Вовсе нет. Просто мне непонятно, зачем красивые, умные, молодые и талантливые дамы, ну, например, как Вы, строят из себя серых мышек или вообще невесть что.
— Знаете, а я ведь тоже терпеть не могу, когда заведомо великий человек начинает набивать себе цену.
— Я?!
— Почему сразу Вы? А впрочем, и Вы.
— Зачем мне набивать себе цену, если я, как Вы сами изволили заметить, и без того гений.
— Ну, я не знаю, какой Вы там гений, но Вам, признаться честно, есть над чем работать.
— Мне? Да у меня Нобелевка почти в кармане!
— Ага. Только держите его пошире, а то выпадет как-нибудь невзначай ваша Нобелевка. Вы небось уже себе и речь нобелевскую приготовили, и памятник нерукотворный заказали…
— Вы, кажется, изволите шутить?
— А у Вас, кажется, проблемы с чувством юмора?
— Плоско, Ирина Анатольевна, весьма плоско. Читать Вам надо побольше. А то только и знаете, что песенки петь популярные да глазками со сцены во все стороны стрелять.
— А сами-то Вы! Ни одного стихотворения до конца не помните.
— Я-то?! Да у меня в памяти столько текстов, что и одна сотая их не уместиться в вашей маленькой прелестной головке.
— Ой-ой-ой… «Крылышкуя золотописьмом тончайших жил, кузнечик в кузов пуза уложил…»
— Перестаньте меня стращать вашим Буниным. Читал я…
— Вы неуч, Алексей Константинович. Необразованный мужлан. Сал-да-фон!
— Э, нееет, Ирина Анатольевна, неуч-то Вы. У меня и диплом, и талант, и…
— Купили Вы свой диплом. Купили. Карьерист Вы, вот Вы кто! Жёлтая пресса. А талант… Да Вы ямба от хорея…
— Хорея, хорея… Срать я хотел на вашего хорея!
— Чтооо!?! На хорея!?
— И на ямба, и на дактиля, и на амфибрахия с анапестом, и на…
— На ***, Алексей Константинович. Вы ещё на гекзаметр насрите. Вас просто жаба давит, читаете сами себя… Прикрылись своим дурацким постмодернизмом, как турецкая проститутка паранджой. А за душой-то ничего, кроме цитат. Да и из тех уже песок сыпется.
— Что Вы понимаете в постмодернизме! Сами-то хороши. Только и умеете, что всяким разным подражать. И крови в ране нет.
— Это у меня нет крови?! Да я, если захочу, всю вашу новую литературу кровью залью и мозгами забрызгаю. У вас в глазах краснО станет!
— Вот-вот, только это Вы и можете…
— Очковтиратель!
— Певичка!
— Неудачник!
— Дура!
— Графоман!
— Стихирная барышня!
— Чтооо!?! Ах, так! Котяра Вы, а не поэт, Алексей Константинович. Я Вам щас усы вырву!
2. (Через полчаса.)
— Уффф… Гм… Чего-то мы с Вами, Ирина Анатольевна, не того… Вы уж меня простите, бога ради.
— Это Вы меня простите, Алексей Константинович. Погорячилась я немножко. С усами-то.
— Да, с усами это Вы да… Немножко чересчур. Я, впрочем, сам виноват. Как более старший и мудрый, я должен бы…
— Пустое, Алексей Константинович. Я уже и забыла.
— Что я подумал-то, Ирина Анатольевна. Похоже, что кроме нас с Вами никто наших стихов не любит и не ценит. Не понимают, сволочи, хоть ты тресни.
— Думаете?
— Угу. И, похоже, что долго ещё не поймут.
— Может, хотя бы лет через сто?.. Или, в крайнем случае, через двести?..
— Не знаю, не знаю… Что-то я сильно сомневаюсь, чтобы вообще когда-нибудь.
— А что же теперь делать?
— А ничего. Жить себе помаленьку. Стишки писать. Хвалить друг друга. Хотя бы иногда. По очереди.
— Но ведь так можно совсем деградировать или свихнуться.
— Думаете?
— Угу. Раньше были декаденты, а мы с Вами станем деграданты. Я не уверена, но, по-моему, это ещё хуже, чем ваши постмодернисты. И слово-то какое противное – «деграданты». Бррр!..
— Что же делать?
— Ничего. Вы же сами сказали: жить…
— Знаете что, Ирина Анатольевна?.. Давайте деградировать вместе?