Прозрачно-жёлтым мёртвым светом,
Последние лучи роняя,
Плывёт уныло к горизонту
Светило, тени удлиняя.
Оно горит монетой медной,
В спокойной речке отражаясь.
Былинки жёлтые к речушке
Клонятся, в воздухе купаясь.
Она сидит в лимонном платье,
Слинявшем, выцветшем и старом,
Под разноцветно-жёлтым кленом,
Как в старой песне под гитару.
В её руках букет засохший
(Не дрогнет жёлтыми главами!)
И жёлтое письмо в конверте,
Давно измятое годами.
Она читает адрес бегло,
Тихонько, кротенько вздыхает.
Потом с усталою улыбкой
Конвертик бережно вскрывает.
Внимательно читает строки,
Гадает смысл междустрочий...
Доносится порой из леса
Противно-резкий треск сорочий.
Она, дойдя до середины
Листка, исписанного мелким,
До боли почерком знакомым,
Зажглась улыбкой жёлто-едкой.
Её глаза остановились,
Застыли руки, грудь застыла,
И долго, затаив дыханье,
Она губами шевелила,
Как будто истово молилась.
Потом очнулась. Через силу
Письмо рывками дочитала
И, смяв его в ладони грубой,
Легла и громко зарыдала.
Её трясло, как в лихорадке,
Лицо уродливо кривилось,
Как от смертельной, жгучей боли;
Она, дрожа, об землю билась...
Но слёз её никто не слышал,
Никто утешить не пытался,
И лишь молоденький галчонок
На ветке клёна волновался.
Глухая к горю человека,
Журчливо речка утекала;
Не зная, что такое слёзы,
Прощально солнце пригревало.
И долго, как воспоминанье,
Спокойный вечер тихо тлел
И, не сумев убить рыданье,
Лениво, жёлто, догорел.