Остин Добсон (1840-1921)
ЗАЛОГ ЛЮБВИ
Качал, мой друг, ты головой,
Когда я спешно, сам не свой,
На место в ящик потайной,
Всегда закрытый,
Рукой дрожащей убирал
Комочек кружев, что увял,
Но аромат не потерял
Давно забытый.
О, Чарльз, наивен ты и строг,
Твои я мысли видеть мог,
Нет-нет, причиной – не пирог
В моём желудке.
Нашёл я шарф из прежних дней –
Тот, что когда-то был на ней.
Hinc ill lacrim – твоей
Не место шутке.
Уже не девочка она,
Пройдёт – кивнёт, но холодна.
Забыты клятвы, и вина
Едва ль нас ранит.
Хоть и банален сей курьёз,
У Стерна повод он для слёз –
Кто тронет прошлое всерьёз,
Печален станет.
Своих седин я не стыжусь.
Она… Святого не коснусь.
Но юность снова, признаюсь,
В душе проснулась,
Когда я взял те кружева –
Из пыльной пропасти, жива,
Любовь моя, как встарь резва,
Ко мне тянулась.
Не открываем мы сердец –
Захлопнут с музыкой ларец:
Мотив, истёршийся вконец,
Смешон и жалок.
Увы, любая мелочь вдруг
Запустит механизма круг –
И снова песнь любви, мой друг,
Задребезжала.
Хоть смех твой я и заслужил,
Но ожил мальчик – тот, что был
И чьи мечты не угасил
Осенний холод.
Мы снова шли Златым путём –
Та дама, с коей ты знаком,
И грузный джентльмен, что притом
Давно не молод.
Как прежде, под руку со мной,
Вся дышит счастьем и весной,
И вьётся шарф над головой
Золотокудрой.
О, светлый образ средь теней!
Тут ты… с Ирландией своей:
Как думает справляться с ней
Наш Гладстон мудрый.
Ну что ж, судьбе покорен я,
Вот книги – старые друзья,
И трубка верная моя
Набита славно.
Вина! И до конца времён
Пусть боги безмятежный сон
Тех, кто семьёй не наделён,
Хранят исправно!
Austin Dobson (1840-1921)
A GAGE D’AMOUR
Charles – for it seems you wish to know –
You wonder what could scare me so,
And why, in this long-locked bureau,
With trembling fingers –
With tragic air, I now replace
This ancient web of yellow lace,
Among whose faded folds the trace
Of perfume lingers.
Friend of my youth, severe as true,
I guess the train your thoughts pursue;
But this my state is nowise due
To indigestion;
I had forgotten it was there,
A scarf that Some-one used to wear.
Hinc ill lacrim, – so spare
Your cynic question.
Some-one who is not girlish now,
And wed long since. We meet and bow;
I don't suppose our broken vow
Affects us keenly;
Yet, trifling though my act appears,
Your Sternes would make it ground for tears –
One can't disturb the dust of years,
And smile serenely.
"My golden locks" are gray and chill,
For hers, – let them be sacred still;
But yet, I own, a boyish thrill
Went dancing through me,
Charles, when I held yon yellow lace;
For, from its dusty hiding-place,
Peeped out an arch, ingenuous face
That beckoned to me.
We shut our heart up, nowadays,
Like some old music-box that plays
Unfashionable airs that raise
Derisive pity;
Alas, – a nothing starts the spring;
And lo, the sentimental thing
At once commences quavering
Its lover's ditty.
Laugh, if you like. The boy in me –
The boy that was – revived to see
The fresh young smile that shone when she,
Of old, was tender.
Once more we trod the Golden Way –
That mother you saw yesterday –
And I, whom none can well portray,
As young, or slender.
She twirled the flimsy scarf about
Her pretty head, and stepping out
Slipped arm in mine, with half a pout
Of childish pleasure.
Where we were bound no mortal knows,
For then you plunged in Ireland's woes,
And brought me blankly back to prose
And Gladstone's measure.
Well, well, the wisest bend to Fate.
My brown old books around me wait,
My pipe still holds, unconfiscate,
Its wonted station.
Pass me the wine. To Those that keep
The bachelor's secluded sleep
Peaceful, inviolate, and deep,
I pour libation!